Но Афанасьев другой породы. Интеллигент. Из разорившихся дворян, как и мы, когда в доме больше книг, чем денег на счету. Он умудряется восхищаться вещами, которые мне на первый взгляд кажутся совершенно обыденными.

– Вам раньше встречались Сумеречные Сёстры? – спросил он.

– Я из Новисадской губернии, – пояснил я.

– А, да, стоило сразу догадаться, – кивнул он.

– Из-за моего говора? – предположение, стоит сказать, меня укололо, потому что я столько лет работал над произношением, избавляясь от привычки проглатывать звуки и акать.

– О нет. Из-за вашей внешности. Новисадское княжество же при Вячеславе Окаянном плотно заселили степняки, причём знатные ханские рода. Они в основном смешались с местными дворянами, чтобы укрепить своё влияние, поэтому до сих пор у новисадских дворян ярко проявляются черты предков.

– Хм. Я похож на степняка?

– Вы похожи на новисадца. Особая порода. Крепкие, коренастые, со жгучими глазами. И с лошадьми ладите.

– Хм, – только и сказал я.

Отец любит говорить, что мы потомки степных ханов, но это скорее шутка, да и то порождённая не какими-то древними предками, жившими семь веков назад, а вполне себе близкими родственниками со стороны моей троюродной бабки. Её отец и вправду родом откуда-то из Беязехира, но поселился он в Новисаде вовсе не при Вячеславе Окаянном. Это был купец, который вёз товар на Скренор, но заболел и слёг, а моя родственница за ним ухаживала. Случился ужасный la mésalliance. Родители, ясное дело, противились такому браку. Иноверец, да ещё и не дворянин, простой купец для столбовой дворянки в мужья никак не мог подойти. Но прабабка сбежала со степняком, поженилась тайком, и родителям пришлось смириться, принять новоиспечённого зятя у себя. Он, надо сказать, совсем оратиславился со временем. Мой отец вспоминал прадеда, он встречал его когда-то в раннем детстве, тот и научил его держаться в седле. Если подумать, то ничего удивительного, что в седле мой отец будто родился, раз его обучил степняк.

– Значит, с Сумеречными Сёстрами вы прежде не сталкивались.

– Ни разу не встречал ни в Новисаде, ни в Белграде, – подтвердил я.

– Что не удивительно. Сёстры сторонятся шумных городов, им ближе природа. Это лежит в основе их убеждений: что Создатель создал нас не для борьбы с дикой природой, но для единения с ней.

– А при чём тут Злата? – кивнул я на ворота. – Я вообще всегда поражался, что её признали святой даже в Троутосе. Она сожгла целый город, погубила столько людей.

– Язычников, – взмахнув рукой с тонкой сигаретой, зажатой между перепачканными чернилами пальцами, уточнил Афанасьев. Он, как и Шелли, постоянно что-то записывает, даже в трясущихся санях на морозе. Удивительный дар.

– А, ну если язычников, то можно их убивать без разбору, – хмыкнул я. – Это другое дело.

– Для нас, людей тринадцатого века, конечно, это дико слышать, – согласился Афанасьев. – А для того периода это и вправду обычное дело, даже благородное. Тогда вера в Создателя только распространялась по континенту. Вот, возвращаясь к биографии того же Вячеслава Окаянного: Великий князь, правитель Ратиславии, а, если верить летописям, имел дела с чародеями Великолесья. Якобы благодаря им он и добился власти, ведь…

– Да-да, я читал. Вячеслав родился незаконным сыном, он не имел права на престол.

В детстве мы с сёстрами часто играли в князя Вячеслава и лесных ведьм.