И Валентин таким мужиком и оказался: рискуя не только свободой, но даже собственной жизнью, он дал полковнику слово молчать. Разве он, носящий высокое звание советского офицера, может его предать? Конечно же, нет!

Не говоря уже о том, что его сестра Леночка продолжает безумно любить Аркадия, с нетерпением ждет его возвращения и одна растит их дочку. Нет, он обязан сделать все, чтобы Аркадий как можно быстрее вернулся к жене и дочери. Это будет справедливо не только для Аркадия, который изначально мог получить совсем другой срок, более меньший, чем сейчас, но справедливо и перед родителями Елены, которым он, полковник Черемных, незадолго до их трагической гибели в железнодорожной катастрофе, поклялся всячески оберегать их дочь, заботиться о ней, стать ей как бы вторым отцом…

Главка 27

5–й сон Семы–Поинта — «УЧИТЕЛЬ»

Выйдя из каптерки завхоза карантинного барака, Сема–Поинт нос к носу столкнулся с Семеоном, который неожиданно показался из‑за углубления в стене.

— Все в порядке? — спросил он.

— Бдишь? — вздохнул Сема–Поинт.

— Что‑то случилось? — нахмурился Семеон, сразу ощутив какую‑то тяжесть в голосе приятеля.

— Филимон умер… — выдохнул Сема–Поинт.

— Как умер? — не понял тот. — Убили?

— Прободная язва, — не вдаваясь в излишние подробности, ответил Сема–Поинт. — Ты извини, но мне нужно побыть одному …

— Здесь? — удивился приятель.

— Сам на сам, — отмахнулся он и медленно направился к входу в жилую секцию.

Подойдя к своей шконке, Сема–Поинт рухнул на нее, не раздеваясь, и быстро удалился в царство Морфея…

Он перенесся в какой‑то ярко–зеленый лес, буквально засыпанный разнообразными цветами, удивительных раскрасок и невиданных им до селя размеров и форм. Казалось, что Сема–Поинт очутился в каком‑то сказочном, совершенно нереальном мире, словно созданном неким волшебником, обладающим странным чувством юмора: эти цветы были не только разнообразны, но и обладали неким свойством менять свои формы буквально на глазах.

Сема–Поинт стоял в этом сказочном лесу и перед ним, на небольшом пне, восседал седовласый старец и медленно раскачивал свой корпус взад–вперед, будто китайский фарфоровый болванчик. Его глаза были прикрыты, а губы что‑то шептали себе под нос: то ли молитву какую, то ли некий приворот. Наконец, когда, по его мнению, тот, кому были предназначены молитва или приворот, услышал их и принял, старик прекратил раскачивать свой корпус и медленно приоткрыл свои голубые, почти обесцвеченные от старости глаза.

И начал говорить монотонным голосом, который, казалось, достигал до самой сути его сознание.

— У МЕНЯ НЕТ И УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ СОБСТВЕННОГО СЫНА… И ТЫ ДЛЯ МЕНЯ НЕ ПРОСТО ЛЮБИМЫЙ УЧЕНИК… — вдруг почудилось, что голос старца стал глухим, словно его горло неожиданно пересохло от охватившего волнения. — Я ТЕБЯ СЧИТАЮ СВОИМ СЫНОМ…

— У меня нет матери и я не помню своего родного отца… — тихо заговорил Серафим и еще тише, но торжественным голосом произнес: — Вы, Учитель! Именно вы заменили мне отца! — и тут его голос несколько дрогнул: — Спасибо, Учитель! Для меня большая честь иметь такого отца, как вы, Учитель! — Серафим почтительно опустился перед старцем на левое колено и склонил перед ним свою голову.