— А ничего, — утирая слезы, одобрил Донат Сергеевич. — Вполне натурально. Хороший аттракцион, хороший! На десять кусков, не меньше. Впоследствии можно продать на телевидение, под рекламку.

— Не жирно им будет? — возразил Хохряков. Кир Малахов молчал.

— Тебе не понравилось, Кирюша? — лукаво спросил Мустафа.

— Я в шоу-бизнесе не секу. Управиться бы с должниками — и то ладно.

— Скоро управишься, — пообещал Мустафа.

Гурко решил, пора приступать — удобнее момента не представится. В сопровождении всех четверых Буб он поднялся на гостевую трибуну и остановился позади пировального стола — метрах в пяти. В руке держал капроновую удавку, любимую игрушку колумбийских мафиози. Чтобы справиться с Малаховым, ему хватило бы пальцев, на удавке настоял Хохряков. Якобы Донат Сергеевич не любит грубого, первобытного насилия и предпочитает, чтобы воспитательные акции проводились на нормальном эстетическом уровне.

Минутная стрелка перешагнула двенадцатичасовую отметину. Ждать дальше бессмысленно. Помощь извне запоздала. Если бы Литовцеву удалось предпринять какие-то шаги, он давно бы подал знак. Все-таки — не необитаемый остров.

Хохряков оглянулся и вроде бы подмигнул, поманил: давай, чекист, чего тянешь? Докажи, какой ты раскаявшийся лазутчик!

Гурко бросил последний взгляд на арену, с которой выволакивали мертвеца. Вон оттуда, из проходов между бараками, и слева, из улочки, спускающейся в сектор XII века, Дема Гаврюхин обещал подпустить красного петуха, когда начнется заваруха, но и там все пока спокойно, как на океанском ландшафте. Зато стволы, нацеленные на него лично, пожалуй, трудно пересчитать. Гурко вздохнул и, бросив ближайшему Бубе: «Стоять на месте!» — шагнул вперед. Аккуратно накинул капроновый шнур на шею Киру Малахову и стянул петлю. Малахов от неожиданности икнул и начал задыхаться, но Гурко тут же ослабил шнур, в правой ладони у него сверкнула прыгнувшая из рукава, заостренная до лунного сияния стамеска — грозное оружие для того, кто умеет с ним обращаться. Чуть переместясь, Гурко просунул стамеску к сонной артерии Мустафы, левой рукой намертво захватив его волосы. Предупредил немигающие глаза Хохрякова:

— Вася, не ошибись! Даже если мне влепят в спину сто зарядов, я приколю эту жирную свинью. Ты же не сомневаешься, правда?

— Не сомневаюсь, — ответил Хохряков. — Ведь я предупреждал тебя, Мустафа.

Донат Сергеевич не ворохнулся, замер, подвешенный за гриву, с острым жалом почти в глотке.

— Чего хочешь? — спросил Хохряков.

— Уведу Мустафу с собой. После поторгуемся.

В глазах Хохрякова мелькнула тень сочувствия.

— Куда уведешь, милок? Далеко ли? Подал голос Мустафа:

— Не спорь, Васька. Он чокнутый. Я пойду с ним, куда хочет.

Хохряков поднял скрещенные руки над головой: приказ всем службам не начинать активных действий. Гурко рассчитывал на это, и Хохряков не подкачал. И все же у одного из Буб, кажется, у Бубы-3, не выдержали нервы, и он с гортанным, козлиным криком «Кхе!» кинулся на Гурко сзади и уже почти обхватил волосатыми клешнями, но роковая стамеска вонзилась ему в правый глаз и остановила великолепный бросок. При этом Гурко автоматически рванул Мустафу за волосы, отчего тот неприлично взвыл.

— Никому не двигаться, падлы! — вскочив на ноги, взревел Хохряков. Десятки глаз следили за тем, как Гурко, дружески обняв Мустафу за плечи и приставив стамеску под кадык, довел его до лестницы, как они спустились и в обнимку, боковым маршрутом скрылись в переулке. Зрелище было не менее волнующим, чем сцена убиения маньяка Глебыча.

Но еще до того, как Гурко с Мустафой исчезли, внимание присутствующих было отвлечено новым происшествием. Гурко допустил промах: забыл подать сигнал Лене Пехтуре, но тот принял решение самолично и, воспользовавшись суматохой на гостевой трибуне, вместе с бойцами беспрепятственно домчался до трансформаторной будки, сорвал замок и оделил людей автоматами.