— Рад тебя видеть, брат! — искренне сказал Донат Сергеевич. — Добро пожаловать в Россию.

— О-о! — ответил мсье Дюбуа. — Еще не вечер, да?

По-русски он говорил без акцента, как на родном языке (знать бы еще, какой язык у него родной), но чаще всего невпопад: в любом телешоу ему бы цены не было. Иногда Мустафе казалось, что хитрый француз нарочно придуривается, чтобы усыпить его бдительность, но это было не так. Стоило заговорить о делах, как Дюбуа преображался, словесная дурь разом слетала с него и в темных, веселых глазках загоралось то особенное любопытство, по которому легко отличить толкового человека (вне наций, вне сословий) от лоботряса. В крупном бизнесе нет ничего случайного, и уж тем более нет в нем случайных людей. Тот, кто сумел сколотить состояние в пределах семизначных цифр, уже тем самым доказал свое избранничество и неподвластность суду обыкновенных смертных, хотя они только тем, кажется, и заняты, что пытаются втиснуть его в рамки своих примитивных законов, созданных для самозащиты, и это похоже на то, как если бы полевые мыши, обладай они разумом, попытались загнать в свои норы вольного бродячего кота. Богач имеет право на маленькие слабости, может нести ахинею, раздавать деньги сиротам, пить горькую, но в момент, когда открывается истина, внятная лишь посвященным, он становится холодным и твердым, как стальной клинок, летящий в человеческое сердце.

В Москву не завернули, с ревом клаксонов и милицейскими мигалками домчали проселком до небольшой взлетной площадки, где поджидал личный вертолет Большакова. Донат Сергеевич благосклонно принял рапорт у синеглазого подполковника ВВС. Представил его гостю.

— Наш лучший пилот. Герой Афгана. Зовут Валентином. Мигом доставит, куда надо.

— О-о! — воскликнул мсье Дюбуа. — Афганистан. Чечня. Горячая точка. Калинка-малинка! Чудесно!

Подполковник разглядывал француза с непонятной, чуть брезгливой улыбкой, и Мустафа принял это на заметку.

Взяли курс на Загорск. Мсье Дюбуа ничему не удивлялся, ни о чем не спрашивал. Он был лет на двадцать моложе Большакова (немного за сорок), но давно пресытился впечатлениями жизни и не надеялся увидеть что-то новенькое. В представлении Большакова он был именно таким человеком, который сможет по достоинству оценить его Великий эксперимент — Зону. Не всю целиком, разумеется, какие-то фрагменты, но и того достанет, чтобы согнать с лица гостя гримасу зевоты.

В трясущемся, урчащем брюхе вертолета он откупорил бутылку шоколадно-нежного кипрского вина «Нафтази» и приступил к необходимым предварительным пояснениям.

— Помнишь, что я тебе обещал, дорогой Робер?

— О да! Отдых, покой и радость. Никаких дел. Визит дружбы. Как говорят русские: мягко стелешь, жестко спать.

— Не просто отдых, — поправил Донат Сергеевич. — Я покажу тебе такую Россию, какой она была когда-то и какой будет через несколько лет. Боюсь, ты не слишком хорошо меня понял.

Мсье Дюбуа уважительно закивал.

— О-о, Россия есть наш самый лучший партнер, пока ты в ней хозяин. Так, Донат? Это неправильно?

— Правильно, но не совсем. России больше нет. Ту, которая была, прокрутили через мясорубку в «Макдональдсе». Мы построим новую, заповедную. Подымем из праха сифилитическую старуху. Робер, ты первый, кто увидит ее обновленной. Поздравляю тебя!

…Идею подал писатель Клепало-Слободской, и сперва Мустафа не заинтересовался. Типичная интеллигентская выдумка — худосочная, как сиськи у чахоточной. Кого другого он послал бы сразу на три буквы, но тут был особый случай.