Но слышать его ты не в состоянии. Поэтому мы и чокаемся, удовлетворяя все пять чувств.
Улыбнувшись, она вынула сигарету.
– А как насчет телепатии? Не можешь ли ты с ее помощью общаться с вином?
– Я общаюсь с ним все время. С моими винами я могу даже разговаривать.
– И они тебе отвечают?
– Они не любят много болтать. Мне казалось, что ты бросила курить.
– Так и есть.
– Вот что с тобой сделал Лондон, съел тебя с потрохами, затрахал вконец. Ты делаешь то, от чего отказалась, и не делаешь того, что сама себе обещала.
– Я делаю.
Усмехнувшись, Дэвид неохотно кивнул:
– Да. Может, и делаешь.
Алекс, улыбнувшись, вскинула брови.
– Ты здорово выглядишь.
Она покраснела. Он был не мастак говорить комплименты.
– Спасибо, – сдержанно сказала она.
– Ну вот. Снова как на чае у незамужней тетушки.
– А что ты хочешь от меня услышать?
Он пожал плечами и стал нюхать вино.
– От Фабиана что‑нибудь слышно?
– Нет – вот уже несколько дней. Он возвращается завтра вечером.
– Когда он уезжает в Кембридж?
– В конце недели. – Алекс увидела, что муж огорчился. – В чем дело?
– Я надеялся, уик‑энд он пробудет здесь. Мы бы занялись посадками.
Алекс отбросила с лица длинную прядь светлых волос. Дэвид заметил, что в ее жесте промелькнуло раздражение – Фабиан был болезненной темой.
– Знаешь, дорогая, это раздельное существование довольно глупо. Мы в самом деле должны… – Он не договорил, почувствовав, что между ними появилась стена.
Покрутив в пальцах сигарету, Алекс покатала ее по столу, несколько раз ткнула ею в пепельницу.
– Я немало думала обо всем этом, Дэвид. – Сигарета вывалилась из пепельницы на розовую скатерть, и она торопливо подхватила ее, смахнув пальцем горсточку пепла. – Я хочу развестись.
Дэвид продолжал гонять вино по стенкам стакана, на этот раз небрежно – несколько капель выплеснулось ему на пальцы.
– У тебя кто‑то есть?
– Нет.
Она убрала с лица еще несколько прядей; слишком торопливо, подумал он, стараясь прочесть истину по ее покрасневшему лицу, в голубизне глаз, которые не отрывались от скатерти. Господи, до чего она хороша. Уверенность в успехе и упрямство, пришедшее с ним, преобразили ее, но лишь в лучшую сторону: она стала почти красавицей.
– Ты не против, если я останусь на вечер?
Она покачала головой:
– Нет, Дэвид, я бы не хотела, чтобы ты тут оставался.
– Это мой дом.
– Наш дом.
Отпив еще вина, он стал старательно вдыхать его аромат, не пытаясь скрыть разочарование.
– Тогда я поеду в Суссекс.
Дэвид высадил ее на Кингс‑роуд, в начале тупика.
– Я позвоню тебе, – сказал он.
Кивнув, Алекс закусила губу, стараясь не дать воли грусти.
– Прекрасно.
Она захлопнула дверцу пыльного «лендровера» и заторопилась вниз, минуя изящные домики времен Регентства; ветер бил в лицо, и она прищурила глаза, стараясь скрыть подступающие слезы. Кинув пальто на вешалку, Алекс вошла в гостиную и стала бесцельно расхаживать по ней. Взглянула на часы. Половина двенадцатого. Она слишком взвинчена, чтобы заснуть.
Открыв дверь под лестницей, она спустилась по узким ступенькам, улавливая знакомые запахи проявителя и фиксатора из своей лаборатории. Дверь закрылась с сухим щелчком, напоминающим пистолетный выстрел. Внезапно воцарившаяся тишина вызвала у нее острое беспокойство, и на мгновение пришла мысль: неужели звуки несут с собой свет, смолкают ли они, когда свет гаснет? Алекс прислушалась к тем звукам, которые издавала сама: дыхание, шуршание блузки… На какое‑то мгновение ей показалось, что она незаконно вторглась в свое собственное помещение. |