Поразмыслив, я решил, что такой спутник мне полезен, ибо я тоже отправляюсь в места дикие и странные, а с дикарем лучше столкуется дикарь, особенно обладающий увесистыми кулаками. Поистине финики с кривой пальмы так же хороши, как и с прямой! Остальное — в воле Амона.

Вечером Усерхет выдал мне плащ, шатер и чашу, а к этому — половину мешка зерна и запечатанные кувшины с маслом и вином. Плащ был изрядно потерт, шатер тоже оказался не новым, зато чаша сияла золотистой бронзой. Я велел Брюху перетащить все это добро в мою комнату, а сам провел часть ночи с управителем, в приятной беседе у накрытого стола. Я пил и ел и славил щедрость Несубанебджеда, хотя дары его были скудными. Но тот, кто не лишен разума и кому досталась самая малость от господина, знает, как себя вести: благодари и кланяйся, кланяйся и благодари.

Вскоре, как было обещано, я взошел на корабль Мангабата, сел на кормовом помосте и отправился на север со своими спутниками. Случилось это в первый день осени, в месяц фаофи.

ДОР ФИЛИСТИМСКИЙ. КРАЖА

Мы снова в море и плывем в Дор.

Мангабат посадил гребцов на весла, и парус тоже поднят. Кормчий торопится, спешит — если догонят нас филистимские суда, не уберечь ни груз, ни жизнь. Но меня разбойники больше не страшат. Утром я молился Амону, и было мне знамение: пролетела над берегом птица, похожая на сокола. Сокол же — птица Гора, а значит, властелин богов послал ее в ответ на мою молитву, чтобы ободрить и напомнить: великий Амон-Ра со мною. Здесь он, в кедровом ящичке, под кормовым настилом…

Мы отправились в путь с первым светом дня и к полудню достигли места, где берег сворачивает к северу. Обрывистые скалы страны Син сменились более приветливыми видами; кое-где я мог разглядеть пальмовые рощи, поля и виноградники, рыбачьи хижины и поселения из трех-четырех десятков домишек, которые тут именуются городами. Началась филистимская земля, казавшаяся после бесплодных гор и камней Сина обетованным краем. Но, если вспомнить Та-Кем, мою родину, могучую Реку, каменные громады храмов и древних усыпальниц, многолюдные города и высокое чистое небо, если вспомнить все это, понимаешь: здесь убожество и глушь, здесь стадо гусей — богатство, а грубая постройка из камня — дворец.

Феспий дремлет, Брюхо, мой раб, спит, уткнувшись носом в мешок с финиками. А вот гребцы в испарине, они ворчат, ругаются, щерят зубы. Харух, мой недоброжелатель, смотрит волком. Кормчий погоняет людей и в ответ на их ругань ревет быком: разленились, кал гиены!.. чтоб Сетх проткнул вас колом от глотки до задницы!.. гребите, пропойцы вонючие!.. чтоб Анубис вам кишки вывернул!.. ровнее гребите, или не будет вам в Доре пива и баб!.. Харух кривится. Он вовсе не против девок и пива, но заработать на них хотел бы как-нибудь иначе. Ибо тяжел труд гребцов! Ворочают они весла под палящим солнцем, и нет у них времени передохнуть и сделать глоток воды.

Запах потных тел невыносим. Хорошо, что я на кормовом помосте — вонь немного относит ветром. Я смотрю на гребцов и думаю: воистину человек зарождается между мочой и калом и в дни свои глотает слезы и прах. Правда, гребцы не плачут, а скрипят зубами и дышат, будто загнанные лошади.

Зато плывем быстро. Мыс за мысом, бухта за бухтой уходят назад, берег становится все зеленее, пальмы и оливы все выше, в море все больше рыбачьих челнов.