Они добрались до мостика. Реймонт вошел в рубку, продолжая аргументировать свою точку зрения. Теландер отмахнулся от него как от назойливой мухи и поспешил к пульту управления.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил он.

– Да. Приборы приступили к формированию карты плотности туманности, – отозвалась Линдгрен. Увидев Реймонта, она вздрогнула, но продолжала докладывать автоматически, не глядя на него: – Получены следующие рекомендации… – и указала на ленту, выползшую из щели принтера.

Теландер просмотрел распечатки.

– Похоже, нам удастся проскочить сквозь наименее плотную область туманности, если мы выработаем боковой вектор за счет активации декселераторов номер три и четыре в сочетании с системой акселерации… Процедура сама по себе опасная. Это нужно обсудить. – Капитан нажал клавиши интеркома и быстро переговорил с Федоровым и Будро. – В штурманской. Срочно!

Он повернулся и был готов уйти, но Реймонт попытался остановить его.

– Не сейчас, – отрезал Теландер и размашисто зашагал к двери.

– Но…

– Я сказал «нет»!

Реймонт застыл, глядя ему вслед, опустив голову, пригнувшись, словно приготовился бежать. Но это было бесполезно. Ингрид Линдгрен минуту (за которую по космическим часам минуло пятнадцать минут) молча смотрела на него и наконец негромко спросила:

– Чего ты от него хочешь?

– А? – Реймонт выпрямился. – Чтобы он отдал приказ об организации небольшого полицейского формирования. А он мне наговорил какой-то ерунды насчет того, что я не доверяю, дескать, своим товарищам.

Их взгляды встретились.

– И не хочешь оставить их в покое на те последние часы, что им, возможно, суждено прожить, – закончила фразу Линдгрен.

Они впервые встретились после ссоры и говорили без подчеркнутой формальности.

– Знаю! – пылко воскликнул Реймонт. – Они думают, что делать нечего, только ждать, и все! И как они проведут это время, спрашивается? Что будут делать в итоге? Трепаться, читать любимые стишки, жрать любимую еду с удвоенным винным пайком – вино земное, безусловно, – слушать музычку, пялиться на видеозаписи спектаклей и балетов, а кто-то вовсю займется любовью. Уж это обязательно.

– Разве это так уж ужасно? Преступно? – возмутилась Линдгрен. – Если нам суждено погибнуть, разве не лучше, если мы покинем эту жизнь, продолжая любить ее? Разве мы не цивилизованные люди?

– Если бы мы стали хоть чуточку менее цивилизованными, наши шансы не погибнуть увеличились бы.

– Ты боишься умереть?

– Нет. Я просто люблю жизнь.

– Забавно… – проговорила Линдгрен. – Наверное, ты ничего не можешь поделать со своей грубостью, жесткостью. Таков уж ты есть. Но почему так упорно не желаешь от нее избавиться?

– Если честно, – ответил Реймонт, – то я так нагляделся на то, что делает с людьми образование и культура, что меня все меньше и меньше тянет их приобретать.

Линдгрен не сдержалась. С покрасневшими глазами она бросилась к Реймонту и воскликнула, схватив его за руку:

– О, Карл, неужели стоит опять приниматься за старые споры, когда нам жить-то осталось, может быть, всего один день? Я… Я любила тебя, Карл, – продолжала она пылко, не обращая внимания на то, что Реймонт холоден как лед. – Я хотела, чтобы мы прожили с тобой всю жизнь, чтобы ты стал отцом моих детей, где бы это ни произошло – на бете Девы или на Земле. Но… мы все так одиноки, все до одного – здесь, посреди звезд.