Однажды он случайно засунул руку слишком далеко. Тогда Хейке в первый раз показал, что он думает о своем тюремщике. Руку Сёльве пронзила ужасная боль. Стало ясно, что у парня выросли крепкие зубы.

— Ах ты, чертенок, — шипел Сёльве, тщательно обрабатывая рану. — Ты у меня за это получишь!

Но как ему отомстить?.. Этого Сёльве не знал.

А мальчик сидел целыми днями и пел. Если, конечно, можно было назвать эти невнятные гортанные звуки пением. Большей частью песни были похожи на какие-то заклинания и причитания, только на непонятном языке. Заслышав их, Сёльве всегда содрогался.

Гости в его дом уже давно не заглядывали. Сам Сёльве также редко появлялся в свете. Одиночество начинало казаться ему безбрежным океаном, в котором был только он сам.

Единственным его собеседником, помимо сослуживцев, был теперь его узник в клетке. Он начал заговаривать с ним по вечерам, презрительно и с насмешкой.

Иногда он рассказывал ему историю рода Людей Льда. Хейке в таких случаях внимательно слушал, обхватив руками доски клетки и просунув между ними нос.

Сёльве был почему-то польщен его вниманием, поэтому рассказывал подробно — всю историю от начала и до конца. Записывать ее начал в свое время прапрапрадед Сёльве Микаел, и эти записи хранились в библиотеке Даниэла с вписанными в нее последующими событиями. Сёльве внимательно прочитал все книги, когда еще жил дома, в Шенэсе.

Хотя одной книги в этом собрании не доставало: дневника Силье с рассказами из долины Людей Льда. Никто ведь не верил, что он когда-либо существовал.

Но он существовал.

Разумеется, слушая, Хейке научился говорить. Но он никогда не пользовался даром речи. Если бы не эти странные, колдовские песнопения, Сёльве мог бы поклясться, что ребенок немой.

Дела Сёльве на службе пошли хуже. Люди стали подозревать его, сами не понимая — в чем. Из-за обстановки дома Сёльве стал нервничать и потерял присущую ему сосредоточенность. Его все время преследовал страх, что кто-то разгадает скрываемую им дома тайну.

Рано или поздно, но это должно было произойти.

Он так и не узнал, откуда пошли слухи. Однажды он встретил на улице одного из своих прежних друзей. Тот спросил, правда ли, как о том говорят или, скорее, шепчутся в городе, что он держит дома какого-то маленького человечка в клетке? Которого впору в цирке показывать — с рогом во лбу и собачьими лапами и…

— Нет! — оборвал его Сёльве. — Как только можно придумать такую нелепицу?

Что бы ни говорили о Хейке, ни рог, ни лап у него никогда не было!

Кто? Как? Карл Берг? Он уехал из Вены, так что Сёльве не смог разыскать его. Это мог быть он. Или кто-то другой. Как только кому-то становилось известно, что происходит дома у Сёльве, он старался отправить любопытного к праотцам.

И все же слухи просочились. Кто, кто?

Хотя теперь это было неважно. Ему больше нельзя оставаться в Вене. Впрочем, он и сам был рад уехать из опостылевшего ему города.

Но куда он мог отправиться? Куда? С этим ужасным бременем?

На север? Домой в Норвегию — ну уж во всяком случае не к сестре Ингеле, он больше не мог смотреть ей в глаза, ведь в детстве они так много дразнили друг друга.

Гростенсхольм… Бабушка Ингрид наверняка давно уже покинула эту бренную землю.

Переехать в Гростенсхольм… Спрятать ребенка и жить там как князь в изгнании в большом, пустом и потому мрачном доме…

Эта идея казалась все более привлекательной.

Но как же родственники в Элистранде? Ульф, Элизабет и ее муж. Как там его звали? Вемунд Тарк? По слухам, могучий мужчина. Да… Они ведь вполне могли успеть занять Гростенсхольм.

Вернувшись домой, Сёльве продолжал раздумывать.

У него есть и другие родственники. Арв и его родители в Сконе.