Сегодня ночью мое оружие — пистолет. Я поднес его к её затылку, когда она, ни о чем не подозревая, смотрела в окно. Я нажал на спусковой крючок, и меня оглушил звук выстрела. Я увидел крошечное отверстие в её голове, куда вошла пуля. Но она продолжала стоять.

Потом обернулась, и я увидел, что у неё снесено лицо. Теперь оно — кровавый овал с глазами, один из которых смотрел на меня, а другой — невероятно, невозможно, ужасно! — болтался на ниточке. Ее безгубый рот был открыт, из него неслись дикие, животные вопли.

Я знал, что это сон, что реальность не такова, но мне казалось, что кошмар продолжается вечно.

Спасибо тебе, Господи, что всё оказалось плодом моего больного воображения. Сон исчез. Диерда исчезла…

Лежа в постели с открытыми глазами, я слышал, как часы в гостиной пробили один раз. Который час? Половина, но какого именно часа? А впрочем, какое значение имело для меня время? Возможно, удар означал час ночи, но мне думалось, что это не так.

После одиночного боя часов я обычно включаю свет, хотя иногда лежу в темноте, ожидая следующего получаса. Сегодня я свет не зажег — не исключено, что полицейские, хотя, по всей видимости, они ни о чем не догадываются, наблюдают за домом. Заметив, что я лежу без сна, они могут подумать, что причиной бессонницы является чувство вины или страх. В действительности же я не вижу вины в том, что убил Курта Стиффлера.

Я совершенно уверен, что полиция не может серьезно подозревать меня в убийстве этого парня. Но чтобы у них не зародилось и тени сомнения, чтобы они не докучали мне расспросами, сегодня ночью в моей спальне свет не горел.

Чтобы скоротать время, я начал мысленно перебирать события, произошедшие во вторник вечером.

Я не допустил ни одной оплошности, не оставил никаких следов. Не считая, конечно, того факта, что труп лежал у меня на заднем дворике. Однако само по себе это обстоятельство при полном отсутствии других улик могло говорить лишь в пользу моей невиновности. Неужели, спросят они себя, убийца оставил тело жертвы возле дома, когда мог без хлопот перевезти его в другое место? Не забывайте, в его распоряжении была целая ночь! И действительно, почему я оставил покойника у себя? Что заставило меня изменить первоначальное намерение погрузить тело в машину и сбросить где-нибудь возле железнодорожной насыпи? Странно, но данное обстоятельство вспоминается мне словно сквозь пелену тумана, и ответить на этот вопрос я не могу. Да, к сожалению, не могу. Остальные мои рассуждения и поступки сохранились у меня в памяти очень четко.

Никто не видел, как я входил в убогий дом, где он жил. Я никого не встретил ни в вестибюле, ни на лестнице. Ни одна живая душа не появилась поблизости, когда я стучал в дверь его квартиры. Свидетелей нашего разговора не было. Так же безлюдно было вокруг, когда несколькими минутами позже мы уходили из дома. А в этой грязной, жалкой, крохотной квартире, где проживало пять человек, я не оставил следов своего присутствия. Ни единого отпечатка пальца. Я не прикоснулся ни к одному предмету, не считая, конечно, руки Стиффлера, которую пожал при встрече. Возможно, кто-то видел, как мы прошли небольшое расстояние до того места, где я оставил свой автомобиль, но опознать меня или дать хотя бы примерное описание моей внешности не мог никто. В этом я не сомневался.

Подъехав к своему дому, я первым делом бросил взгляд на жилище Армстронгов и убедился, что оно погружено во тьму. Миссис Армстронг и её дочь — весьма привлекательная рыжеволосая молодая особа — отправились в кинотеатр. А они, мои ближайшие соседи, были единственными, кто мог заметить или вспомнить, что в этот вечер я куда-то уезжал.