Глава 5

Copa-тобу-хиру прилетала, как по расписанию, каждый день. Вероятно, ее привлекали привозимые Рыбкиным мимикродоны, а может, пиявкой двигало любопытство хищника, столкнувшегося с незнакомым явлением. Так дикие волки на Земле ежедневно приходят к построенной в чаще охотничьей заимке, с любопытством обнюхивая пахнущие человеком предметы.

Пиявка явно привыкала к человеку. Теперь она уже нетерпеливо скользила к очередному мимикродону, жадно набрасываясь на него.

Нет, за следопытом она по-прежнему наблюдала, но взгляд пиявки теперь был иной, какой-то расслабленный, словно хищник убедился в отсутствии угрозы со стороны человека.

Покончив с мимикродоном, пиявка вытягивалась на песке неподалеку от человека, и снова начиналось выматывающее состязание взглядов, но теперь уже пиявка изредка прикрывала глаза, словно немножечко уже верила в человеческую порядочность. Медленно Рыбкин придвигался к ней ближе.

Пиявка настораживалась, видно было, как вспухают ее кольцевые мышцы. Округлый зев пиявки раскрывался, и внутри демонстрационно начинали двигаться длинные изогнутые челюсти, усаженные крупными и частыми треугольными зубами. Феликс замирал и ждал, когда пиявка успокоится, а потом вновь придвигался ближе, и снова пиявка напрягалась и вздувалась над багряно-рыжим барханом бурой запятой. Все еще оставалась черта, на которой приближение человека казалось пиявке опасным. Едва Феликс подбирался к этой черте, как сора-тобу-хиру упругой пружиной взвивалась в воздух, отскакивала на десяток метров и снова замирала на очередном бархане. Иногда она сопровождала свои движения странным скрежетом, словно предупреждала следопыта о том, что он не должен заходить слишком далеко. И тогда Рыбкин начинал разговаривать с хищником. Он рассказывал пиявке, каким он видит Марс, о том, когда и откуда прилетели люди, рассказывал о Земле, понимая, что поступает глупо, ведь вскрытиями убитых при облаве пиявок было установлено, что сора-тобухиру слышат в ультразвуковом диапазоне. У пиявок даже имелся некий орган, который позволял хищнику подобно земным летучим мышам зондировать пространство вокруг себя и определять местонахождение цели на песке, а это было совсем немаловажным при охоте на мимикродонов, сливающихся с поверхностью планеты благодаря своей способности к мимикрии.

Но все-таки Феликсу казалось, что пиявка его слышит и что его рассказы как-то успокаивают животное. Сора-тобу-хиру медленно опускалась на песок, и даже скрежетания ее становились иными, они оставались ворчливыми, но Рыбкину казалось, что угроза из них исчезает. Правда, он не обольщался. Психология пиявки оставалась для него загадкой. Джефферсон был прав, приручением пиявки должны были заниматься специалисты. Но на Марсе таких специалистов не было.

Да, пожалуй, и не только на Марсе, в Солнечной системе их не было пока, таких специалистов.

Пособия по приручению диких животных, полученные с Земли, Рыбкину ничего особо не дали. Они обосновывались опытом изучения земных животных, но кто и когда наблюдал за марсианскими пиявками? Накамура разве что, но профессор Накамура погиб, а свои дневники японец зашифровывал личным кодом, который до сих пор оставался непонятым. Честно говоря, Рыбкин не понимал Накамуру. Конечно, приоритет и личные амбиции играли какую-то роль, но кто бы полез в личные записи профессора без его на то позволения?

Напряженная неделя подходила к концу. Днем Феликс работал по общей программе группы, обследуя Третий квартал подземного города, ночами он выходил в пески, чтобы встретиться с летающей пиявкой.

Времени на отдых оставалось мало, и если бы не фенилецитин, то Рыбкин скорее всего уже бы не выдержал. Все чаще он с тревогой думал о том, что ему предстоит показаться пред светлыми очами доктора Менделя. Мендель был строг и никогда не простит поселенцу такого безобразного отношения к собственному здоровью.