|
Только, клянусь. И вот же случилось, два месяца впереди, и все друг возле друга, все рядом, все вместе. Представляешь, что это? Не знаю, вот клянусь, Саша, не знаю, как остановился, у самой последней черты встал. Друга своего, Саша, вспомнил. Как он себе жизнь испортил. Сказал себе: интеллигентный ты человек или нет? Интеллигентный, значит, должен остановить себя. Глаза все залило — все равно остановись. Сейчас не остановишься, потом подавно. В Москву потянется… жене жизнь испорчу, детям испорчу, имею право разве? Стоит того? Не знаю, Саша, как остановил себя. Главное, Лилька — девка какая, а? Какая девка, с ума сойти! Встретить бы мне ее, когда я свободный был. Да я бы под поезд лег, лишь бы она внимание на меня обратила!
Дашниани как оборвал себя, встал с кряком, опершись о колени, прошелся по берегу в одну сторону, в другую, остановился и с силой ударил каблуком по нависшему над водой острому мыску подмытой глины. Мысок обломился и с глухим бульком ушел в воду. Кодзев посмотрел туда, где прежде чернела лодка с Кошечкиной и Воробьевым. Она уже зашла за выступ берега, и ее не было видно, только еще прочерчивало воздух на взмахе еле угадываемое весло; и оно тоже исчезло. — Странно, — сказал Кодзев, — не понимаю. Почему непременно должно именно так случаться, как Толстой написал? — Непременно. — Да почему же уж непременно! Почему я ничего такого не испытываю? Ну да, ну Лиля, ну Галя Коваль, другие там… я вижу, что они, не слепой, и что Лиля мертвеца расшевелить может… но ведь ничего! Дашниани с винящейся улыбкой развел руками. А и хорош он был, с залиловевшими синяками на скулах, весь обклеенный пластырем. Этакий видок! — Ты, Саша, — сказал он, — прости меня, ты сам, наверно, не знаешь, ты ведь из особой породы сложен, из редкой. Таких, как ты, может быть, один на сто. А может, на двести. А то на триста. Ты, Саша, прости меня, пресный. Порода твоя такая: пресная. Шипучести в тебе нет. Игры. Правильный оттого. Надежный. Положиться на тебя можно. На таких, как ты, держится все. Потому и мир стоит, что ты подпираешь. Кряхтишь, а подпираешь. — Как атлант, так, да? — Именно, Саша. — То ли выругал, то ли похвалил… То ли обозвал, то ли комплимент преподнес. Кодзев и в самом деле не знал, как отнестись к сказанному Дашниани. И уязвленность была: чего ж хорошего в пресности, а и приятно было: на таких, как ты… — Ай, Саша! — Дашниани шагнул к бревну, сел и обнял Кодзева за плечо. — Ни то, ни другое, не ругал, не хвалил. Я тебя люблю просто, и все, ничего больше. Хотел бы я, чтобы ты ко мне, как я к тебе. «Кряхтишь, а подпираешь»… — Вот уж, что точно, Юра, — сказал Кодзев, — так точно: кряхчу. Устал жутко. Спать ложусь, прямо счастлив: еще одним днем меньше. Чемодан еще этот с лекарствами Пикулев повесил… — Ты один устал, да, а я нет? — Дашниани снял руку с плеча Кодзева и хлопнул его по колену. — Знаешь, как держать устал себя. Э! Тоже сплю и вижу: скорей бы закончить все и в Москве оказаться. — Вообще два месяца долго слишком. Выматываешься. Месяц, не больше. Надо в отчете написать об этом. Если институт еще такие договоры заключать будет, чтоб знали. Как думаешь? — Да, месяц — самый раз, — согласился Дашниани. Они замолчали, оба сказали все, что хотели, и ни одному больше не хотелось говорить. Лечь обоим хотелось больше всего, вот чего, вытянуть ноги, закрыть глаза… Но не кончился в клубе еще даже первый сеанс, а за ним должен был последовать второй, и ничего не оставалось другого, как ждать.
7
Выехали уже в темени. |
