Александр особенно заинтересовался историей юродивой, когда услышал от нее одно только слово: благословен!

Он помнил, как хоронил город свою святую блаженную. Ни музыки, ни говора, ни топота — ничего не было слышно в северной столице в течение многих часов, пока народ шел провожать на Смоленское кладбище заступницу и защитницу. Простой сосновый гроб несли на полотенцах через весь город, и траурная процессия растянулась на многие версты. Все остановилось в городе — не летали обычно рьяные извозчики, не мельтешили ребятишки, все остановилось и словно застыло. И только темная толпа шла и шла за гробом, молча, не плача, не стеная, усеивая тротуары и мостовые плотной густой массой.

Ему рассказывали об этих похоронах — никто из царской семьи не посмел принять участие в этом всенародном шествии. Плотной густой стеной народ окружил Смоленское кладбище, тревожный и печальный перезвон колоколов густо висел в воздухе…

Едва схоронили ее на самой бедной петербургской окраине, как поднялась над ее могилой небольшая скромная часовня, но могилы не стало: люди расхватали землю с могилы, словно это была часть блаженной. Завалили камнем — снова растащили по камешку все до основания. Поставили каменный постамент, тогда стали брать масло из лампады над ее изголовьем, клали записочки возле могилы. Зря народ не станет тратить силы и энергию на никчемное, казалось бы, занятие. Но за гранью этой жизни святая Ксения еще больше помогала людям — и в беде, в горе, болезни. Всем помогала блаженная, ставшая частью истории этого скорбного северного города, кто только ни обращался к ней…

Нет, у Александра не хватало сил, чтобы обратиться к Ксении — она одна могла бы указать ему его путь на земле. Благословен, думал он о ее слове и страшился признаться себе, что еще долгий путь придется ему пройти, чтобы оправдать это ее слово…

И опять на память ему приходила та страшная мартовская ночь.

Он стиснул голову руками. И словно за спасение, ухватился за этот эпизод, когда при всех, при солдатах, при всем дворе Павел ударил его в лицо сапогом.

Отец любил разводы, смотры, парады. Обязательно присутствовал на каждом, придирчиво осматривал каждую деталь экипировки, становился в ряд солдат и поворачивал голову, чтобы видеть строй сбоку, и не дай Бог, если грудь какого-нибудь солдата выдавалась из ровной шеренги. Подскакивал, бил прямо в лицо, закидывал голову назад, пена появлялась на его губах, гнев до неузнаваемости искажал его и без того уродливое курносое лицо. Случилось так и на очередном смотре. Взбеленившийся Павел подскочил к солдату, но Александр не выдержал и бросился на колени перед отцом:

— Батюшка, — закричал он, — пощадите, простите, это я виноват!

И получил в лицо сапогом. Кровь сразу же закапала из разбитой губы, но Александр твердо устоял на коленях…

Увидев кровь, Павел сразу остыл.

— Прости, сынок, — глухо пробормотал он и, не закончив развода, спешно ушел в кордегардию…

Александр знал, у отца бывают эти беспричинные, вызванные мелочами, необузданные вспышки гнева. Но никогда еще он не испытывал такой глухой ненависти к отцу, ненависти за то унижение, которому подвергся он, старший сын и наследник престола, командир полка. Придворные смущенно шептались, переминались с ноги на ногу, кое-кто вызвался, подскочил, подал руку, чтобы помочь подняться.

— Государь прав, — вскочив на ноги, бросил Александр, — разве возможно терпеть такое безобразие в полку…

Кровь капала на мундир, он не отирал ее, но под его взглядом полк подтянулся и затих.

— Коня, — скомандовал Александр и лихо вскочил в седло.