Наталья Дмитриевна приехала в Ялуторовск поздним вечером,

но в окнах квартиры Пущина еще горел свет.

Акварель неизвестного художника.

Она приехала в Ялуторовск поздно вечером, но в доме Пущина еще горел свет.

Она вышла из кибитки и поднялась на крыльцо. Стоя у двери, она вдруг так взволновалась, что не могла заставить себя постучать. Дверь открылась сама.

— Призрак? Привидение? — сказал Пущин.

— Нет, я живая, — ответила она.

— Не может быть, — закричал Пущин, схватил ее, поднял, ткнулся лицом в плечо и замер.

— Иван Иванович, здравствуйте же, — заговорила она. — Я к вам в гости да еще и с дворней…

— Господи, не верю я своим глазам, — наконец отпустил он ее, — разве можно так, сердце ж разорвется, — набросился он на нее с упреками. — Что не предупредили, я бы приготовился, а то в доме и куска хлеба нет…

— Я все с собой привезла, — сказала она.

Свет падал на него из комнаты, и он казался стоящим в облаке туманной пыли.

Расположились на ночлег прямо в его доме, разбудили своим шумом Анюту и Ванечку, поставили самовар, и до утра улеглись все спать, кроме них.

А они сидели за столом, смотрели друг на друга и молчали…

— Что же вы будете делать? — спросила Наталья Дмитриевна. — Ведь прощение всем полное, возвращение всех прежних прав дворянства…

— Не знаю, — грустно покачал головой Иван Иванович. — Я уже так привык к Сибири, что расстаться с нею мне будет невмочь. Да и кому я нужен в России! Друзей нет, родных почти не осталось, жить будет не на что — братья и сестры едва перебиваются на грошовые доходы с разоренных имений. Не знаю, — заключил он.

Она смотрела на него, и впервые увидел он в ее глазах, бездонно-голубых, тот же свет любви, что озарял всю его жизнь и выражался в одном только взгляде.

— Наталья Дмитриевна, — задохнулся он, — я вижу…

Он не договорил.

Она грустно покачала головой.

— Не думайте, — проговорила она, — я любила Михаила Александровича, я была ему верна всю жизнь. Его нельзя было не любить, удивительный человек. Мне так повезло с мужем…

Голубые ее, все еще такие ясные глаза наполнились слезами.

— Я знаю, — грустно сказал он, — вы его любили, и эта любовь — самое прекрасное из всех чувств на земле…

Они еще посидели молча, и вдруг он решился:

— Согласитесь выйти за меня замуж…

Она удивленно подняла голову.

— В мои-то годы? — насмешливо произнесла она.

— Поверьте, я давно и гораздо прежде все обдумал, но я никогда не говорил и даже не намекал потому, что по обстоятельствам не видел возможности к исполнению…

Она поняла его. Его взгляды давно сказали ей, что он любит ее и всю жизнь любил только ее одну. Иначе в свои пятьдесят девять лет не был бы он одиноким бобылем, не отшучивался бы на многочисленные предложения свах добровольных, не откликался на многие намеки многих женщин.

— Да люди-то скажут что? — испуганно и вместе с тем радостно проговорила она.