Жахнули водки за упокой раба Божьего, молча — говорить долго никто не мог, так все были потрясены. И только потом, как отпустило нас немного, заговорили о случившемся. Догадки насчет того, кто замочил Мишку, высказывались, грешили на бандюков, но все понимали, что это не так. Урки с «Винторезами» по Затону не гуляют, мелко они для этого плавают. Точно какая-то тень упала на нас на всех, оттого все были подавлены, а я…
Странное чувство, но я почему-то думал о другом. Мне казалось, что то, что случилось с Мишкой, было предопределено, и другого исхода просто не могло быть. Он и вернулся в Затон затем, чтобы умереть здесь, среди нас, тех людей, с которыми когда-то начинал свой путь сталкера. На глазах у Бороды, Кардана, Механика, Дрона, Тополя, Вальки Перца. На моих глазах. Умер, потому что выполнил что-то очень важное, и дальше ему жить просто не имело смысла. Глупая мысль, но она крепко засела в моей голове и не отпускала весь вечер. Я слушал ребят, но думы мои были далеко. Когда сталкеры начали расходиться по каютам, я вроде как облегчение испытал.
У себя в каюте я понял, что сегодня не засну. Сел на койке, взял в руку артефакт, который покойный Мишка назвал «Пасхальным яйцом» и долго таращился на него, будто ожидал какого-то контакта с ним. Курил, вспоминал Мишку, думал о том, что случилось. А потом вдруг заметил, что из-под подушки торчит уголок замусоленного желтого листка бумаги. Я вытащил листок, развернул — это был Мишкин почерк:
«Саня, ты уж прости, что я тебе ничего не сказал. Нельзя было тебе со мной. Да и сейчас нам вместе не айс в Затоне рисоваться. Если узнаешь обо мне что нехорошее, загляни в тайничок, тот, что я тебе однажды у лесопилки показал. Там все мое наследство для тебя. Сам реши, станешь ты моим наследником или нет. Другом ты был настоящим, претензий у меня к тебе никаких, так что не поминай меня лихом».
Я аж вспотел весь. Мишка знал, что его убьют, вернулся сюда специально, чтобы встретиться со мной и что-то передать. И ничего не сказал, сволочь такая, ничего! У меня от злости и обиды даже слезы навернулись. Эх, Мишка, копеечная твоя душа, что же ты сразу ничего не сказал! Эх, Мишка, Мишка…
Оделся я махом. Зашнуровал ботинки, проверил маску, нацепил разгрузку на комбез, покидал в рюкзачок аптечки, запасные батареи к фонарю, антирад и флягу с водой. Потом достал из шкафа свой «Вепрь» и метнулся вниз, в «Трюм». Здесь было пусто, бар был закрыт.
Гулять ночью по Затону не самая лучшая идея, но я не думал ни о чем, кроме Мишки и тайника, в котором, как мне казалось, я найду ответ на вопрос, который меня так мучил — за что убили Бандуру. Держа заряженный дробовик наготове, я добрался до моста и вскоре увидел лесопилку. Здесь много радиоактивных пятен, так что пришлось сбавить шаг, прислушиваясь к щелканью рентгенметра.
Тайник, про который написал в записке Бандура, находился в первом полуразрушенном доме справа от лесопилки, под крышей. Об этом тайнике знали только он и я. В доме стоял крепкий запах разложения, но трупов я не увидел. Может, зверюга какая под полом сдохла, или зомбаки тут тусовались. По скрипучей хлипкой лестнице я поднялся на чердак, включил фонарь и направился к тайнику.
Доски чердачного перекрытия казались крепко приколоченными, но на самом деле Бандура просто обрезал гвозди кусачками, оставляя короткий шпенек со шляпкой, и отодрать их было делом одной секунды. Я увидел под досками большой сверток, аккуратно упакованный в брезент и в полиэтилен. В свертке оказался новенький АК-74М, три магазина к нему, несколько пачек натовских патронов SS109, штатный прицел ПСО-1, две гранаты РГД-5 с запалами, армейская аптечка, блок сигарет «Честерфилд», две зажигалки, жестяная банка из-под «Нескафе», в которой что-то громыхало, и металлическая коробочка, вроде как от каких-то таблеток. |