Я снял с веревки кипарисовую прищепку.

– Еще раз язык высуни, – попросил я.

Октябрина высунула. Я ловко посадил на язык прищепку. С прищепкой Октябрина выглядела… необычно. А нечего дразниться!

– Так я и знал, – вздохнул я, – держится. Это верный признак. Знаешь, если бы она соскакивала… А так… Серьезная штука. Раньше в этих местах одно время свирепствовал вирус Эбола…

Октябрина сбросила прищепку.

– У меня не лихорадка Эбола! У меня мозоли!

И она потрясла у меня перед носом окровавленными ладошками.

– Мозоли?! – удивился я. – Ну-ка, дай посмотреть…

Я принялся изучать руки Октябрины и через некоторое время подтвердил, что это они.

– Да, – я задумчиво покивал, – действительно мозоли… Это многое меняет.

– Что меняет?

– Многое…

Я кликнул Андрэ, велел ему принести аптечку. Затем установил на горелку баночку с биогелем, подогрел, потряс, распылил над мозолями. Гель запузырился и стал впитываться в кожу, она тут же принялась восстанавливаться, нарастать и покрываться бороздками.

– Почему ты зовешь их всех Андрэ? – осведомилась Октябрина, разглядывая руки.

Ох уж мне эта Октябрина, любит искать везде подтексты. Критический ум, это ее и погубит.

Я ответил.

– Во-первых, – сказал я, – это опять же отвечает исторической действительности. Большинство плантаций сахарного тростника принадлежало французской аристократии. Поэтому Андрэ, а не Эндрю. И не Анжей. Само собой, владельцы плантаций не могли знать всех своих работников в лицо, поэтому они называли их всех одним именем. Так удобнее…

Октябрина брезгливо поморщилась.

– Вот ты как своих называешь? – спросил я. – Ботов в смысле?

– Никак…

– Никак. А вот Урбанайтес у каждого на спине номер маленький нарисовал, так гораздо удобнее. А во-вторых, Андрэ напоминает слово «андроид». В общем-то андроида вполне можно сократить до Андрэ. Удобно.

– Ты, я вижу, совсем вжился в образ, – ухмыльнулась Октябрина.

– Мы же договаривались, – пожал я плечами. – Что все будут играть по правилам. Вот я и играю. А иначе не удастся соблюсти чистоту эксперимента.

– Ну да. Только что-то мне кажется, что ты переигрываешь. С… патернализмом. Или все это не совсем образ?

– Ахлюстин что-то совсем не работает, – не ответил я. – Ты не знаешь, почему?

– Не знаю. Наверное, ему не нравится такая работа.

– Да уж, работа тяжелая, – сочувственно вздохнул я. – А куда деваться? Мы же договорились… Хотя, честно говоря, если бы мы договаривались сейчас, я несколько пересмотрел бы условия.

– В каком смысле?

– В том, что ни Потягин, ни Фома, они, конечно, не очень достойны Лунной Карты.

– Почему?

– Ты видела, как они работают?

Октябрина кивнула.

– Я думаю, – я поглядел через плечо Октябрины, – я думаю, что они действуют не совсем честно. Они все что-то там придумывают, ухищрения какие-то, жалкие технические приспособления. А ты нет. Ты взвалила на себя настоящий груз, по-честному, без дураков. Работаешь, позабыв про себя…

Я начал осторожно отрывать излишки геля с ее ладоней. Гель все-таки великая штука, к завтрашнему дню все заживет, и Октябрина не то что плетью, ломом размахивать сможет.

– Но они пока здорово тебя опережают, – сокрушался я. – Тупой силой берут, изворотливостью, не интересно даже.