Затем, малость поостыв, зазвал Стесняева в свою контору, сел на скрипнувшую лавку, крытую шкурой пыжика, долго мял в руках опаленную пламенем бороду.

— Ты — кто? — спросил наконец столь резко, словно пальцем под ребро ткнул.

— Я? — испугался Стесняев.

— Да, вот ты.

— Рази не изволите знать меня, Тимофей Акимыч?

— Не изволю всех в городе знать.

— При акцизе состою, четырнадцатого класса чиновник… Горкушин подумал о чем-то, шевеля плоскими пальцами.

— А в первом-то классе кто по «Табели о рангах»?

— Великий канцлер империи! — пояснил Стесняев.

— Ну а ты, мозгляк, еще в четырнадцатом шевелишься?

— Шевелюсь.

— Далеко тебе, чай, до канцлера? — подмигнул ему Горкушин.

— У-у-у-у… — провыл Стесняев, закрывая глаза.

— Ну, вот, — придержал его старик. — Хочешь, предреку тебе? Так и сдохнешь в состоянии мизерном. А в канцлерах тебе не бывать…

Горкушин достал бутыль с пахучим ромом норвежским, рука его вздрагивала, когда разливал по стаканам:

— Пей!

— Благодарствую на угощении. Не потребляю-с.

— Врешь! — не поверил купец, кося кровавым глазом.

— Вот свят! — скоренько покрестился Стесняев. — Ежели што, так у начальства обо мне спросите.

— Все пьют, — глухо буркнул Горкушин. — Потому как место здесь нехорошее… гиблое. Одно слово — тайбола!

И, пожевав тонкими злыми губами, Горкушин сам выпил. Кашлянул густо, глянул просветленно:

— Видал?.. Видал, говорю, как тушили? Пока сам исправник не прибежал, никто и ведра в руки не взял — рады, что богатый человек горит. А ты — молодец: бескорыстен ты! — И, помолчав, затем Горкушин добавил: — И глуп ты, наверное. Иначе зачем же так за чужое-то добро в полымя бросаться?.. А ты и вправду не пьешь или привираешь?

Стесняев объяснил ему свое трезвое житие:

— Для прилику, ежели в гостях… А так — ни-ни!

— Шабаш тогда! — И купец прихлопнул пробку в бутыли. — Мне трезвый конторщик нужен… Ша! — властно остановил он Стесняева. — Место у меня хорошее, не воруй только.

— Да я… Фейкимыч, позвольте…

— Что?

— Заметить хочу…

— Заметь!

— Начальство дорожит мною.

— Так.

— А посему…

— Что посему? Не так-то уж и дорог ты с потрохами вместе. Однако — прав: без деньги и чирей не вскочит.

— Это верно, — засветился лицом Стесняев. — Где уж ему без денег вскочить? А человеку — тем более… Только никак не могу цареву службу оставить.

— Эх, дурак… ну и дурак! — загрохотал Горкушин. — Ты, балбесина, на царской службе состоя, царя никогда не повидаешь. На моей же службе меня ежечасно во плоти узришь… Сколько тебе царь жалованья-то кидает сверху? Ну-ка, сознайся…

— Все шесть рублей, — сознался Стесняев.

— Ха! А я тебе четвертной в месяц кладу. Что, мало? Ежели в омморок падать станешь сейчас от радости, так вот — лавка слева. Кидайся на нее сразу.

Когда появился Горкушин на Пинеге — никто толком не знает. Все помнят — и когда кабатчица тройню родила, и когда на свиней мор был, и когда кита заблудшего на берег у Мезени выкинуло, — а вот этого… не помнят, да и только.