— Я бы очень хотел увидеть вас верхом на лошади, — задумчиво произнес лорд Куэнби. — Мне говорили, никто в стране не может соперничать с вами на охоте.

— Я люблю лошадей, — улыбнулась Гизела.

— Они, безусловно, приносят большее удовлетворение, чем люди, — сказал лорд Куэнби. — Я часто думаю, что мир, населенный одними животными, — это Утопия.

— Чем неугодны вам люди, что вы так о них отзываетесь? — спросила Гизела и сама удивилась такому безрассудному вопросу.

Помолчав немного, он сказал:

— Быть одним ребенком в семье уже само по себе тяжело; но когда этот ребенок оказывается вообще никому не нужен, тогда это может обернуться трагедией.

Гизела собиралась сказать, что очень хорошо его понимает, но вовремя одумалась — ведь императрица выросла в большой семье. Как будто догадавшись о ее мыслях, лорд Куэнби продолжил:

— Но вам этого не понять. У вас много братьев и сестер и, если верить слухам, ваш отец обожает вас. Очень многие утверждают, что вы были его любимым ребенком.

Гизела отвернулась от своего спутника.

— Да, думаю, это правда, — сказала она. — Но расскажите мне еще что-нибудь о себе.

— Ничего интересного рассказать не могу. — Голос лорда Куэнби неожиданно стал резким. — Я не знал, что такое счастье, но смею предположить, я был надоедливым, неблагодарным отпрыском. У родителей обычно такие дети, которых они заслуживают.

» Ему нанесли обиду; горькую, непоправимую обиду «, — подумала Гизела и впервые испытала к нему жалость, а не страх.

Она взглянула на замок, возвышавшийся на их пути. Красивый, величественный, внушающий благоговение, но для ребенка этот дом мог стать очень страшным местом. Гизела не забыла ночи, наступившие после смерти матери, когда маленькая девочка плакала одна в своей спальне, пугалась теней, скрипов, доносившихся из коридора, и привидений, поджидающих ее, как она воображала, в темных уголках. Наверное, всех детей окружают выдуманные опасности, укрыться от которых можно только в руках матери, дарящих покой и утешение.

Они дошли до замка, лорд Куэнби не проронил больше ни слова по дороге. Только когда Гизела ступила своей маленькой ножкой на первую ступеньку лестницы, ведущей к огромной входной двери, он тихо произнес:

— Благодарю вас, мадам, за то, что высоко оценили моих лошадей. Я уверен, они в глубине души польщены так же, как и я.» Гизела с улыбкой повернулась к нему.

— Неужели тот, кто разбирается в лошадях, может не восхититься ими? — спросила она.

Он рассмеялся, встретившись с ней взглядом.

— Вы обвиняете меня в том, что я горжусь своей собственностью. Я действительно горжусь ею.

— И по праву, — сказала Гизела. — Этот замок тоже достоин того, чтобы им гордиться.

— В нем себя часто чувствуешь очень одиноким, — сказал он, — а на конюшне — никогда.

Такое признание удивило Гизелу. Она не подозревала, что лорд Куэнби может признаться в какой-нибудь человеческой слабости, хотя и сейчас он не жаловался, а просто утверждал очевидный факт.

Поднимаясь к себе, чтобы вымыть руки перед ленчем, она с удивлением размышляла, почему он до сих пор не женат. Он обладатель большого состояния и привлекательной внешности, хотя и чересчур надменной. У него есть власть, положение в обществе, наконец, лошади, за право владеть которыми любая наездница продала бы душу. И о чем только думают местные молодые дамы?

Тут Гизела вспомнила, как мачеха подцепила на крючок отца, и при мысли о том, что ожидало ее в понедельник, улыбка исчезла у нее с лица и свет потух в глазах.