Глупо думать, что механизм, который позволил живым существам видеть, появился вдруг, и все тут же начали им пользоваться. Для начала у этих живых существ должно было возникнуть желание видеть. И только благодаря этому желанию стало возможным появление нового механизма. Такая вот «внутренняя воля» и есть необходимое условие для эволюции видов. Морские жители не случайно выползли из моря и заселили сушу. Рептилии не случайно научились летать. Они хотели этого. Но попробуй только заикнуться о «внутренней воле» в разговоре с каким‑нибудь научным экспертом, и он поднимет тебя на смех. Ты автоматически заработаешь репутацию последователя «мистической телеологии» или, чего доброго, «этой ужасной философии».

Ты можешь себе представить, каким кажется этот мир существу, которое не умеет видеть? Для червей, обитающих под землей, мир – это то, что в кромешной темноте прикасается к их телам. Для морских звезд и актиний мир – это поверхность подводной скалы, на которой они живут, и движение окружающей их воды.

Как ты думаешь, незрячие существа могут представить себе, что значит «видеть»? Да у них просто не хватает на это воображения. Но совершенно непонятным образом на определенной стадии эволюции появилась концепция «зрения». Мы выползли из моря на сушу, мы взлетели к небесам и в конце концов создали свою культуру.

Обезьяна может постичь существование банана, но существование культуры – это уже за пределами ее понимания. И тем не менее, даже не осознавая культуру, животное может почувствовать желание приобщиться к ней. Откуда берется это желание? На этот вопрос я не могу ответить.

– Ну надо же! Оказывается, есть вопросы, на которые ты не можешь ответить, – произнес Андо как можно язвительней.

– Ты лучше послушай, что я говорю. Если человечество исчезнет и на его место придет Садако, то это случится только потому, что само человечество так захотело.

– Разве биологический вид может желать собственного исчезновения?

– Это подсознательное желание. Ты разве не понимаешь? Если все разнообразие ДНК сведется к одному‑единственному экземпляру, это значит, что на Земле больше не будет индивидуального различия. Все будут одинаковыми – я имею в виду красоту и способности. Больше не будет любви, не будет войны, не будет ссор и споров. Мир станет царством гармонии и равенства. Даже между жизнью и смертью не будет особой разницы. Смерть перестанет быть чем‑то страшным, понимаешь? А теперь скажи мне откровенно, разве не об этом подсознательно мечтает любой из людей?

Рюдзи говорил все тише и тише, и под конец уже просто шептал Андо на ухо. Он наклонился еще ближе и почти касался губами мочки. Андо слушал Такаяму, не сводя взгляда с маленького мальчика, который, сидя на корточках, старательно наполнял песком пустую жестянку.

– Это не про меня, – наконец ответил он. Кто сказал, что все должны чувствовать одно и то же? Ему был дорог сын, и он точно знал, что не хочет терять эту любовь.

– Не про тебя так не про тебя, – усмехнулся Рюдзи и встал с парапета.

– Уходишь?

– Ага. Мне пора. А ты что, остаешься?

– Я не хочу возвращаться в город. Наверное, уеду на какой‑нибудь маленький остров, куда не доходят компьютерные игры и видеофильмы, и буду в тишине растить сына.

– Здорово ты придумал. А я, с твоего позволения, останусь в городе. Буду наблюдать, как погибает человечество. Так сказать, хочу насладиться гневом воли Всевышнего. Впечатляющее, должно быть, зрелище. Не хотелось бы его пропустить. – Рюдзи повернулся и зашагал вдоль парапета.

– Передавай привет Мияште, – крикнул ему вслед Андо.

Услышав это, Рюдзи остановился и, обернувшись, сказал:

– Знаешь, кажется, есть еще одна вещь, которую я должен тебе объяснить.