Поблуждав в воспоминаниях, Джек вернулся к письму и к своей сегодняшней неудовлетворенности.

Могу поклясться, что ты теперь смеешься, читая это письмо,

– написал он. –

Я знаю, ты считаешь, что я оказался в таком положении, потому что хотел насолить папе с мамой. Мне до сих пор трудно в это поверить. Неужели ты действительно считаешь, что я пошел в армию только из-за того, что моя мать пришла на мой школьный выпускной бал в прозрачной кофточке? Ну и дурак же ты после этого, Гарри! Ты просто не можешь смириться с тем простым фактом, что, даже несмотря на все мои теперешние чувства, я люблю армию. Для тебя просто непереносим тот факт, что кто-то, кто имеет точно такой же набор хромосом, что и ты, может любить и уважать вооруженные силы своей страны. В точности так же, как ты любишь свои долбаные столы и стулья, сотворенные собственными руками в дурацких лесах в Огайо. Я пошел в армию вовсе не потому, что весь класс имел возможность лицезреть голые соски моей матери. Я пошел туда потому, что хочу убивать людей ради установления на земле свободы и мира. Тебе ясно? Конечно, я вряд ли достигну своей цели, если буду и дальше служить в военно-воздушных силах Великобритании. База Гринхэм-коммон – это последняя дыра на всей планете. Если у Англии есть прямая кишка, то Гринхэм находится в ней.

Джек возненавидел базу Гринхэм-коммон в тот самый день, когда сюда приехал, и три мрачных года, проведенных здесь, совершенно не ослабили его ненависти. Три бессмысленных года. В памяти Джека все они спрессовались в один длинный зимний день с вечно хмурым небом и накрапывающим дождем. Разумеется, он допускал мысль, что за тридцать шесть месяцев, проведенных им в Англии, солнце наверняка выглядывало временами из-за туч, но в памяти его это не запечатлелось. Для Джека база значила только одно – бетон и сталь, сталь и бетон, и даже само небо над головой, казалось, было сконструировано из этих безрадостных материалов. Небо «холодной войны», серое, плоское и непроницаемое, как внутренняя поверхность громадного танка. Джек провел тысячи призрачных часов на дежурстве, глядя на этот мрачный свод. Он часто думал, что если бы те самые ракеты, за которые несет ответственность он со своими товарищами, вдруг каким-то сказочным образом вылетели из своих шахт, то они наверняка стукнулись бы об этот свод, а потом отскочили бы от него и попа́дали обратно на землю, превратив ее в кромешный ад.

Он бессознательно сделал глоток из своей чашки и немедленно пожалел об этом. Он снова обратился к письму.

И потом, конечно, это вечное пение. Гарри, просто трудно поверить, какой это ужас. Даже хуже, чем когда ты разучивал на гитаре свой монотонный скулеж. С утра до вечера и с вечера до утра. Стоит только оказаться где-нибудь поблизости от радио, и твои уши тотчас начинают насиловать эти бесконечные заунывные песнопения. Сперва я просто не мог в это поверить. Когда я пошел служить в армию, то думал, что здесь-то уж наверняка мне не придется встречаться с этими распроклятыми хиппи. Как бы не так! Теперь я просто окружен ими со всех сторон! И все они поют! Здесь у нас рядом есть женский летний лагерь, так вот эти ужасные, вульгарные женщины тоже постоянно поют! Если, конечно, издаваемые ими звуки вообще можно назвать пением. Сами они называют эти причитания медитациями, но мне они больше напоминают вопли, которые кошки издают весной под окнами. Право, кошачьи концерты – вот самое подходящее для них название. В этом лагере подобные концерты длятся, как правило, до полуночи, но даже потом я долго не могу уснуть, потому что чувствую себя совершенно измученным. Эти проклятущие «медитации» успевают настолько крепко засесть в мозгах, что иногда кажется, что это какие-то крысы, которые попали туда, как в ловушку, и крутятся там, крутятся вместе с мегафоном и никак не могут оттуда выбраться.