«У меня теперь трудный возраст, — криво усмехнувшись, подумал он, — я слишком стар для лечения препаратами антистарения, чтобы… Чтобы что? Ничего, клянусь сатаной! Просто в последнее время немного засиделся дома. Стоит разок по-настоящему прошвырнуться, и, глядишь, этого брюшка, которое становится все заметнее, как не бывало».

Хейм втянул живот, достал трубку и набил ее с ненужной силой.

«Почему бы на самом деле не взять отпуск, — подумал он, — побродить по лесам и поохотиться?» У него имелось бессрочное приглашение посетить игорный заповедник Яна Маквея в Британской Колумбии. Или отправиться на своем катамаране на Гавайи, или воспользоваться своей межпланетной яхтой, полазить по Лунным Альпам, по марсианским горам, а то Земля слишком заполнена вонючими толпами туристов. Или даже взять билет на межзвездный рейс. Хейм не был на своей родине Гее с тех пор, как родители отправили его на Ставанджер, чтобы он мог получить подходящее образование. За Ставанджером последовали академия Гринленд, флот Глубокого Космоса и снова Земля — дел всегда было по горло.

В памяти Хейма всплыла, обдав сердце острой болью, забытая картина: в небе, точно шар из красного золота, Тау Кита. Горы спускаются к самому морю, как в Норвегии. Но океаны на Гее были теплыми, зелеными и преследовали его странными запахами, которым не было названия на человеческом языке. Синдабаны — его товарищи в мальчишеских играх, смеющиеся, как и он, когда они вместе несутся к воде, и лезут гурьбой в пирогу, и поднимают парус, и скачут по волнам наперегонки с ветром. Бивачный костер на острове, отблески пламени, выхватывающие из поющей ночной темноты ветви даоды и тоненькие, покрытые мехом фигурки друзей, и песни, и барабаны, и необыкновенные обряды, и… и…

— Нет! — сказал Хейм вслух, разжег трубку и глубоко затянулся. — Когда я покинул Гею, мне было двенадцать лет. Родители уже умерли, а синдабаны стали взрослыми членами племени, которое люди до сих пор пытаются понять. Я нашел бы там лишь небольшую научную базу, ничем не отличающуюся от десятков таких же, виденных мной на разных планетах. Время — улица с односторонним движением. Кроме того… — Его взгляд упал на микропленки, лежащие на столе, — …здесь пока хватит работы.

За дверью кабинета раздались шаги. Желая хоть немного отвлечься, Хейм встал и пошел на звук этих шагов. Шаги привели его в гостиную. Как он и думал, дочь вернулась домой и, как всегда, плюхнулась в кресло.

— Привет, Лиза, — сказал Хейм. — Как дела в школе?

— Так себе. — Она нахмурилась и высунула язык. — Старик Эспиноза сказал, что мне придется переписать сочинение.

— Много ошибок? Что ж, если бы ты взялась наконец за дело и выучила…

— Ошибки не только в правописании. Не знаю, с чего все делают из этого такую трагедию… Он сказал, что мои семантики — что-то невообразимое! Старый зануда!

Хейм оперся о стену и, тыча в сторону Лизы чубуком трубки, сказал:

— Семантика — существительное единственного числа, да будет тебе известно. Твоя грамматика ничуть не лучше орфографии. И вообще, пытаться писать, говорить или думать, не зная семантики, все равно что пытаться танцевать, не научившись ходить. Боюсь, что мои симпатии в данный момент на стороне мистера Эспинозы.

— Но, папа, — заныла она, — ты не понимаешь! Мне придется переделать все с самого начала!

— Разумеется.