Я продолжал жить в Саратоге до весны 1841 года. Сладкие ожидания, которые семью годами ранее соблазнили нас уехать из тихого фермерского домика на восточном берегу Гудзона, не осуществились. Мы, хоть и жили в достатке, не особенно преуспели. Общество и знакомства в Саратога-Спрингс – этом всемирно известном водном курорте – не содействовали сохранению прежде свойственных мне простых привычек к трудолюбию и бережливости, а напротив, замещали их иными, тяготеющими к бездеятельности и излишествам.

В то время мы уже были родителями троих детей – Элизабет, Маргарет и Алонсо. Старшей Элизабет шел десятый год. Маргарет была двумя годами младше, а малыш Алонсо только миновал свой пятый день рождения. Дети наполняли наш дом радостью. Их юные голоса звучали музыкой для нашего слуха. Не раз мы с их матерью строили воздушные замки для сих невинных малых. В часы досуга я гулял с ними, одетыми в лучшие одежды, по улицам и рощицам Саратоги. Их присутствие было для меня счастьем; и я прижимал их к своей груди с не менее горячей и нежной любовью, чем если бы их смуглая кожа была белее снега.

До сих пор в истории моей жизни не было совершенно ничего необычного – ничего, кроме земных надежд, и любви, и трудов незаметного чернокожего человека, совершающего свой скромный путь в этом мире. Но ныне я достиг поворотного момента в своем существовании – достиг порога несказанной несправедливости, и скорби, и отчаяния. Отныне вступал я в тень тучи, в густую тьму, где вскоре суждено мне было исчезнуть, скрыться от глаз всех моих родных и потерять из виду милый свет свободы – на много томительных лет.

Однажды утром, ближе к концу месяца марта 1841 года, не имея никаких особых дел, требующих моего внимания, я прогуливался по Саратога-Спрингс, размышляя про себя, где бы найти какую-нибудь временную службу, пока не наступит хлопотливый гостевой сезон. Энни, как обычно, отправилась в Сэнди-Хилл, расположенный примерно в 20 милях, чтобы взять на себя заботы о кухне в кофейне Шеррилла на время сессии суда. Элизабет, как мне помнится, отправилась вместе с матерью. Маргарет и Алонсо гостили у тетки в Саратоге.

На углу Конгресс-стрит и Бродвея, подле таверны, которая принадлежала тогда (и, насколько я знаю, поныне принадлежит) мистеру Муну, меня встретили два джентльмена респектабельной наружности, совершенно мне неизвестные. Сдается мне, их представил мне кто-то из моих знакомых, но я напрасно пытался припомнить, кто именно… И, представляя нас, он упомянул о том, что я умелый скрипач.

Во всяком случае, они сразу же завели со мною беседу на эту тему, задавая многочисленные вопросы, касавшиеся моего профессионализма в отношении игры на скрипке. По всей видимости, мои ответы их совершенно удовлетворили, и они предложили нанять меня на краткое время на службу, одновременно уверяя, что я – как раз тот человек, который требовался для их дела. Их звали, как они впоследствии сообщили мне, Меррилл Браун и Абрам Гамильтон, хотя у меня есть серьезные причины сомневаться, что то были их истинные имена. Первый был мужчина лет сорока на вид, довольно низкорослый и плотного сложения, с лицом, указывающим на проницательность и интеллект. Он был одет в черный сюртук и черную же шляпу и говорил, кажется, что живет то ли в Рочестере, то ли в Сиракузах.