Один из обломков звонко врезался Маку между глаз, но он даже бровью не повел. У всех птеродактилей надежный, непробиваемый панцирь.
Потолочные балки, не выдержав нагрузки, лопнули и вылезли наружу, ломая стены верхнего этажа, черепица со свистом разлеталась, осыпая нас градом осколков. Казалось, дом открыл по нам артиллерийский огонь. Из сарая доносился душераздирающий визг добраньских коровок. На восьмой ходке сложились стены верхнего этажа, изрыгнув напоследок целый фонтан щепок, камней и осколков цемента. Одна вырванная скоба дротиком просвистела в миллиметре у меня над головой и непременно превратила бы меня и четырех сидящих за спиной добраньских коровок в отбивную, если бы Мак вовремя не успел совершить элегантный маневр.
На девятой ходке строение было разрушено почти до самого основания, уцелели только часть нижнего этажа и погреб, куда и сбежали оставшиеся животные. Они жалобно поскуливали, выглядывая из низких подвальных окошек. С грохотом и треском пали стены нижнего этажа, подняв клубы красной кирпичной пыли, от которой стало почти ничего не видно. Мы в это время высаживали пассажиров предпоследнего рейса.
На последней ходке зад великана опустился уже так низко, что нам с Маком едва удалось проскользнуть в узкую щель между боллогом и землей. Судорожно похватав последних животных, мы развернулись и ринулись назад.
Лететь было уже невозможно, между боллогом и землей оставалось не больше метра. Нам пришлось, каждому с двумя коровками на спине, лечь и по-пластунски пробираться из опасной зоны наружу. От запаха, исходившего от боллога, у меня чуть было не помутился рассудок. Позади с треском рухнул пол первого этажа. И тут я вдруг очутился в лабиринте из густых сальных волос. Длинная вонючая шерсть боллога свисала уже до самой земли. Она была повсюду. Я не знал, куда мне ползти.
— Сюда! Сюда! — послышался голос запыхавшегося Мака. — Мы уже на свободе.
Я пополз на его голос.
— Поднажми! Осталось совсем чуть-чуть!
Наконец впереди забрезжил слабый свет, сплошная шерстяная завеса расступилась. Мы спасены! Я видел Мака, высаживающего своих пассажиров на безопасном расстоянии от боллога, и собирался уже проделать то же самое со своими, как вдруг обнаружил, что на спине у меня из двух коровок осталась всего одна. Не раздумывая, я бросил ее Маку и помчался назад, в темный лес из густых волос.
Несчастное, до смерти перепуганное существо беспомощно барахталось, застряв в липких волосах гиганта. Оно приклеилось, словно муха к липучке. Сдернув коровку и крепко прижав ее к груди, я, чуть живой, пустился в обратный путь. За спиной зад боллога с шумом грузно опустился на землю, она содрогнулась, и во все стороны быстро расползлись длиннющие трещины.
Потом воцарилась гробовая тишина. Я робко открыл глаза и увидел Мака: он лежал на спине чуть дыша и обливаясь по́том, а спасенные коровки ползали по нему и, радостно визжа, покусывали за крылья.
Сидящий боллог не представляет собой опасности, во всяком случае на какое-то время. Гигант может просидеть, не вставая, на одном месте года два, не меньше. Пока Мак летал по округе, созывая других динозавров, чтобы те помогли нам разыскать для коровок новое жилье, я нянчился с потешными малышами. Мы расположились под сенью гигантской живой горы. Животные постепенно пришли в себя, сгрудились вокруг меня и, визжа и похрюкивая от удовольствия, требовали, чтобы я их чесал и гладил. Бедняжки совсем изголодались и теперь с жадностью ловили мое внимание.
Устроив коровок на новом месте и хорошенько отчитав их прежних хозяев, мы полетели дальше. Меня распирала гордость за успешно проведенную операцию. Мак, как обычно, не проронил ни слова, но, пока мы летели, всю дорогу довольно урчал, словно кошка на печке.
Остаток года пролетел в прямом смысле слова как на крыльях. Я уже настолько освоился с нашей с Маком кочевой жизнью, что, пожалуй, готов был остаться с ним навсегда. |