| "Да, он такой",-- ответил Иоахим и ощутил на себе взгляд Элизабет. У него опять вызвало удивление то, что эти две прозрачные выпуклые звездочки, расположившиеся по обе стороны носа, могут излучать что-то, что мы называем взглядом. Что это вообще такое -- взгляд? Он закрыл лицо ладонями, и тут же перед ним возникла Руцена, веки, которые он так самозабвенно целовал, были опущены. Невозможно представить, чтобы он нечто подобное проделывал с глазами Элизабет; наверное, все-таки правильно учили в школе, что есть холод, о который можно обжечься; ему в голову пришла мысль о холоде вселенной, холоде звезд. Там, на серебристом облаке, парила Элизабет, ее расплывчатый, словно растворенный в окружающем ее эфире облик был девственно строгим, и жутким святотатством был тот факт, что когда она вставала из-за стола, то отец и мать позволяли себе ее целовать. Но из каких же сфер происходил тот, чьим творением и жертвой она чуть не стала? Если ей и ему Бог послал искусителя, то это стало частью возложенного испытания, состоящего в том, чтобы избавить Элизабет от столь земного искушения! Бог восседает в абсолютном холоде, и его заповеди беспощадны, они взаимосвязаны, словно шестеренки станков на заводе "Борсиг", и все это в глядело столь убедительным, что Иоахим был почти доволен тем, что видел один-единственный путь избавления, прямой путь долга, даже если он сам на этом пути получит ожоги. "Он вскоре отправляется в Индию",-- сказал Иоахим. "Да, в Индию",-- откликнулась она. "Я долго медлил,-- продолжил он,-- ведь единственное, что я могу предложить вам,-- это всего лишь простая деревенская жизнь". "Мы не такие, как он",-- заметила она. Иоахим был тронут тем, что она сказала "мы". "Он, вероятно, утерял свои корни,-- задумчиво промолвил он,-- и, наверное, тоскует о прошлом". "Каждый оказывается таким, каким он есть",-- ответила Элизабет. "Нам досталась, увы, не лучшая часть его естества, не правда ли?" -- спросил Иоахим. "Мы этого просто не знаем",-- был ответ Элизабет. "Позвольте,-- возмутился Иоахим,-- он живет для коммерции и должен быть холодным и бесчувственным. Вспомните-ка о своих родителях, о словах вашего почтенного отца. Но он называет это условностью, которая определена традицией; ему явно недостает глубины истинных чувств и христианства". Он замолчал: о, сказанное не может полностью отражать истину, ибо то, что он ожидал от Бога и от Элизабет, по значению было вовсе не равнозначным тому, что его учили понимать под домом христианина; но именно потому, что он ожидал от Элизабет большего, он стремился приблизить свои слова к той сфере небесного, где Элизабет должна была ему открыться как очаровательная и парящая на серебристом облаке Мадонна. Чтобы получить возможность открыться ему, ей, может быть, придется даже сначала умереть, ибо то, как она сидела, откинувшись назад, в кресле, делало ее похожей на Белоснежку в хрустальном гробу, в ней было столько от того высокого прелестного очарования и небесной жизненной силы, что ее лицо уже с трудом можно было сравнить с тем, которое он знал при жизни, до того, как с ужасом соскользнул к тому навязчивому ландшафту. Желание, чтобы Элизабет умерла и своим голоском, словно ангел, передала ему весточку с того света, было очень сильным, и крайнее напряжение, возникшее вследствие этого желания или же само вызвавшее такое желание, достигло беспредельной мощи, а волна пропитанного страхом холода охватила, наверное, и Элизабет, ибо она сказала: "А ему и не нужно это защищающее тепло совместной жизни, в котором нуждаемся мы". Но эти земные слова разочаровали Иоахима, и хотя потребность в защите, прозвучавшая в них, тронула его сердце и вызвала в нем видение Марии, которая жила на грешной земле, прежде чем вознеслась на небо, он все-таки знал, что сил его для такой защиты едва ли хватит, и пребывая в таком вызывающем сомнения разочаровании, он в смятении чувств пожелал им обоим легкой и приятной смерти, А поскольку перед смертью в ощущении дыхания вечности с лица спадают маски, то Иоахим сказал: "Для вас он всегда оставался бы чужаком". |
