У Бенни выворачивало душу от этих разговоров.

Он работал писцом в конторе Стайна на Бродвее, а по вечерам выступал на митингах протеста против Эвереттской бойни. Сестра Морриса Стайна, Фаня, худая, смуглая, богатая женщина лет тридцати пяти - была ярой пацифисткой и познакомила его с произведениями Толстого и Кропоткина. Она верила в то, что Вильсон удержит Америку от вступления в европейскую войну, и посылала деньги во все женские пацифистские организации. У нее был собственный автомобиль, и, когда ему приходилось выступать на нескольких митингах в один вечер, она возила его по городу. У него всякий раз колотилось сердце, когда он входил в митинговый зал и слышал бормотанье и шарканье рассаживающейся публики - швейников в Ист-Сайде, докеров в Бруклине, рабочих химических и металлообрабатывающих заводов в Ньюарке, салонных социалистов и розовых в школе Рэнд и на Пятой авеню, огромную безымянную толпу из представителей всех сословий, наций, профессий в Медисон-сквер-гарден. Его руки холодели всякий раз, когда он здоровался на трибуне с председателем и другими ораторами. Когда подходила его очередь говорить, все лица, обращенные к нему, на мгновение сливались в одну розовую массу, гул зала оглушал его, его охватывал панический страх, он боялся забыть то, что хотел сказать. Потом он вдруг слышал свой голос, ясно и четко произносящий слова, чувствовал, как он раскатывается вдоль стен и под потолком, чувствовал, как настраивается аудитория, как наклоняются вперед мужчины и женщины, сидящие на стульях, видел совершенно отчетливо ряды лиц и у дверей - кучки опоздавших, которым не досталось места. От таких слов, как "протест, массовое выступление, объединенный рабочий класс Америки и всего мира, революция", глаза и лица слушателей зажигались, точно от зарева праздничных костров.

После речи он ослабевал, очки так запотевали, что приходилось протирать их, он чувствовал всю нескладность своего длинного, развинченного тела. Фаня старалась как можно скорее увезти сто, говорила ему с сияющими глазами, что его речь была превосходна, везла его в центр, если митинг был в Манхэттене, и кормила ужином в нижнем зале Бревурта или в кафе "Космополитен", а потом он ехал подземкой в Бруклин. Он знал, что она влюблена в него, но они мало о чем говорили, кроме как о рабочем движении.

Когда в феврале в России произошла революция, Бен и Стайны на протяжении нескольких недель покупали все газеты и лихорадочно читали корреспонденции из России, это была заря Наступающего Дня. В Ист-Сайде и в европейских кварталах Бруклина царило праздничное настроение. Старики плакали, как только заходила речь о революции.

- Теперь очередь за Австрией, потом за Германией, потом за Англией... И народы всего мира будут свободны, - говорил папаша.

- И напоследок дядя Сэм, - прибавлял Бен и мрачно стискивал зубы.

В апрельский день, когда Вудро Вильсон объявил войну, Фаня закатила истерику и слегла в постель. Бен навестил ее в квартире Морриса Стайна, жившего с женой на Риверсайд-драйв. За день до этого она приехала из Вашингтона. Она была там с делегацией пацифисток, пытавшихся добиться приема у президента. Шпики прогнали их с площади перед Белым домом и многих арестовали.

- А вы чего ждали?.. Разумеется, капиталисты хотят воевать. Впрочем, они несколько изменят свою точку зрения, когда вместо войны им преподнесут революцию.

Она умоляла его остаться, но он ушел, сказав, что должен заглянуть в редакцию "Призыва". Выходя, он поймал себя на том, что он презрительно чмокнул губами - точь-в-точь как его отец.