— А Наталка? — растерялась Инночка.

— А Наталья заработала только коробку конфет, бутылку шампанского и десятипроцентную прибавку к жалованию. А ты — двадцатипроцентную. И кабак. Ради брудершафта. Исключительно. Так сегодня или завтра?

— Все-таки завтра, пожалуй…

— А почему? — он нахмурился, явно недовольный, вздохнул, почесал нос. Тускло сверкнула печатка.

— Потому, что сегодня мне надо домой. А до этого — в «Билайн».

Шутовское настроение исчезло.

Она воткнулась в монитор, давая понять, что разговор окончен. Он так же бесшумно, как пришел, удалился из кабинета.

Хорошо бы хоть раз передохнуть, чтобы быть молодой, худой и почти красивой. Хоть бы письмо пришло, что ли…

Было совсем поздно, и писать дневник не хотелось. И получалось совсем глупо:

«Нет, вот сдался тебе, дура старая, этот мальчишка, а? Чего ты сердце рвешь? Ухаживает (ну явно ухаживает) за тобой мужчина твоей мечты — и выкинь ты из головы то, чему не суждено сбыться. Что хоть завтра в этот кабак дурацкий напялить?.. Владикавказ, Владикавказ… По-моему, хоть и называется вполне погано, это уже точно безопасно. Храни тебя Господь, татуировщик ты мой кельтский!»

Глава 10

Тигру звали Олесей, и со вчерашнего вечера (Владикавказ, Владикавказ, на девяносто процентов!) Инночка готова была если уж не танцевать от счастья, то напевать — и тихо, про себя, периодически напевала. С Олесей они сегодня встречались в обеденный перерыв, в том же самом «Погребке». Вечером толком им поговорить не удалось — по офису толкались какие-то лощеные типы в придурочно-ярких галстуках, и Тигра с совершенно каменной мордашкой — какое дикое словосочетание пришло в голову, но ведь именно мордашка, жутко симпатичная, к слову, и именно каменная от наличия типов с их галстуками, — так вот, вчера вечером Тигра успела шепнуть:

— Звонок был сделан из Владикавказа, вероятность девяносто процентов…

— У тебя перерыв во сколько? С двух до трех? Встречаемся завтра в «Погребке», знаешь? — тихо сказала Инночка, глядя в сторону. — Угощаю…

…И вот теперь они с Олеськой сидели на темных лавках «под дуб» за однопородным широченным столом и шептались как заговорщицы, сблизив почти одинаково русо-рыжие головы:

— Меня бы не просто уволили, — нервно, торопливо и почти беззвучно шептала Тигра-Олеська. — Меня бы расстреляли! А потом съели. А потом долго бы над косточками глумились… Это хорошо еще, что я компьютерно грамотная, и кажется, грамотно замела все следы. Вообще-то аналогичные процедуры возможны лишь согласно постановлению суда… Ну, рассказывай, кто он тебе? Муж?

А действительно, кто он ей? Сопляк и извращенец, который по недоразумению затащил ее к себе в постель. И уехал на войну. И мотает ей нервы. По километру в день. То своими шальными письмами, то черной и тягучей, как смола, неизвестностью.

— Наверное, правильно сказать — любимый… — отважилась, наконец, сказать Инночка.

— Офицер? И хорошо он зарабатывает в своих трупоездочках? — Олеське явно понравилось словечко.

— Да нет, солдат.

— Контрактник? Слушай, они же все чокнутые на своей войне, просто повернутые. Ты такая, вся гламурная, на фиг он тебе нужен?!

Инночка поняла, что Тигра-Олеська — настоящая тигра в душе, и что она просто так не отстанет. А еще Олеська совершила ради абсолютно незнакомой Инночки должностное преступление, карающееся расстрелом с последующим глумлением.