Однако хотя мозг говорил Кондо, что все это неминуемо произойдет, случилось нечто иное. Вместо этого он ощутил неожиданную дрожь лезвия, успевшего лишь чуть-чуть погрузиться в бедро и тут же застывшего. Рукоять едва не вырвалась у него из рук, и он с трудом успел ее удержать, почему-то вспомнив одно древнее изречение. Кто это сказал? Где, когда? Почему оно так знакомо?

«Сталь режет плоть, сталь режет кость, сталь не режет сталь».

Опомнившись, Кондо попытался отступить назад. Но не успел.

Это был миги кириаге, удар слева направо вверх, подобный движению косы, лучший прием Свэггера, отточенный до совершенства на пустынных холмах Айдахо под немилосердным палящим солнцем. Со своей стороны, злобный старик Мурамаса также сделал все, что мог. Его лезвие жаждало крови, поднимаясь прямо от бедра, через крупные и мелкие сосуды, через влажные органы и ткани, открывая целый анатомический урок человеческих внутренностей, чтобы они смогли исторгнуть свое черное содержимое на снег. Это был далеко не лучший удар Свэггера, ибо ему не хватило силы и лезвие остановилось на полпути, не дойдя до позвоночника и уж тем более не поднявшись до легких, чтобы лишить тело кислорода и нарушить биомеханику внутреннего строения тела. Однако даже Досю признал бы его достаточным.

Боб выдернул меч и, увидев далекое так, словно оно было вблизи, а близкое так, словно оно было вдалеке, довольно изящно перешел в следующую наиболее подходящую стойку, касуми («туман»): меч горизонтально над плечами, удерживаемый вывернутыми запястьями.

— Похоже, тебе все-таки стало страшно? — спросил Боб.

Ему показалось, он увидел мелькнувший страх на искаженном лице Кондо: «Я смертный, сейчас я умру, мое время истекло, почему, почему, почему?»

Касуми Боба словно по волшебству сама собой выплеснулась в цуки, не слишком прицельный, но все же достаточно хороший: острие вонзилось Кондо в горло, рассекло гортань и шейную артерию, наполовину перерубило позвоночник и на долю секунды удержало его от падения.

Боб освободил меч, и Кондо повалился на землю, извергая из страшных ран огненно-красную жидкость. Его лицо стало отрешенным, взгляд устремился в пустоту, рот обмяк. Упав, он поднял облачко розоватого снега.

Отступив от поверженного противника, Свэггер пощупал свое бедро, где сталь, вставленная в человеческую плоть тридцать лет назад благодаря русскому снайперу во Вьетнаме, остановила блестящий удар Кондо. Это был единственный козырь Свэггера, и он поступил мудро, разыграв его в последнюю очередь. Разрез был аккуратный, но неглубокий; из него, пульсируя, вытекала черная жидкость, однако бурного гейзера не было, из чего следовало, что ни одна крупная артерия не задета и ему не грозит смерть от потери крови. Боб быстро приложил к ране тампон, закрывая ее тканью, пропитанной составом, способствующим свертыванию крови. Он понимал, что без швов все равно не обойтись и их надо наложить в течение часа, если у него до тех пор хватит сил. Достав второй тампон, Боб прижал его к кровоточащей резаной ране на левом плече.

Господи, как же больно!

Отойдя назад, он отыскал ножны и застыл на мгновение.

«Сделай все, как полагается, — подумал он, — Поблагодари этот долбаный меч».

Чувствуя себя довольно глупо, Боб взял меч горизонтально перед собой, поклонился, благодаря маленького японского божка, заключенного в стали, и как можно старательнее произнес: «Домо аригато».[36] Затем, поскольку на полированном лезвии темнело пятно, он резко дернул им вправо, оставляя на снегу узор красных брызг, — цибури, профессиональное движение, запечатленное во всех фильмах.