Это решило все. Собственного дворика у меня не было с двенадцати лет. У отца имелся какой‑то постоянный доход – хотя я понятия не имел, откуда поступали эти деньги. И вот однажды мы переехали из квартирного комплекса в Арлингтоне, где я вырос, – который выглядел как мотель и в котором, помнится, постоянно воняло газовыми горелками и чьей‑то стряпней – в Манассас, где поселились в небольшом одноэтажном загородном доме. Знаю, это немного сентиментально, но там, во дворике, у нас были качели, сделанные когда‑то из алюминиевых трубок, драные и обшарпанные, об которые, неудачно схватившись, можно было ссадить ладони. Жили мы там не так уж долго, но я помню те летние вечера, когда мои родители с парой друзей сидели вокруг кострища, беспечно смеясь и попивая пиво. Я весь вечер проводил на качелях, раскачивая их, точно двигателем, своими маленькими ножками, – и я подлетал высоко вверх, выше перекладины, и выглядывал над верхушками деревьев. В какой‑то момент я оказывался в невесомости, и цепочки качели провисали – и, могу поклясться, тогда я едва не улетал в темное ночное небо…

А потом отца застукали на том, что он полез грабить чей‑то дом, – и мы очутились в прежнем болоте, в пропахшем газом мотеле.

Заканчивая работу в фирме Дэвиса – в десять‑одиннадцать часов вечера, а то и позднее, – я частенько прогуливался по этому району и воображал себя хозяином того заднего дворика. Я представлял, как развожу огонь в очаге, а рядом стоит пара складных кресел и на одном из них улыбается симпатичная девчонка… Я словно начинал свою жизнь сначала, возвращая все на свои места.

Эта постоянная мысль о потерянном рае и раздувала подо мной огонь. Спустя неделю после встречи с Дэвисом в его «покоях» я снова пришел к Маркусу и положил перед ним на стол еще два отчета. В одном содержались данные о наставнике Гулда в Министерстве внутренних дел, где тот проработал девять лет до перехода в Министерство торговли. В другом была информация о приятеле Гулда, выступившем даже шафером на его свадьбе, с которым он делил жилье еще в пору учебы в Гарвардской школе права и который теперь занимался частной юридической практикой. Он до сих пор являлся советником Гулда по правовой части, с ним Гулд ужинал где‑то раз в две недели и считал старого друга одной из немногих своих отдушин.

– Ну и? – поднял брови Маркус.

– Эти двое – наиболее удачные… – я чуть было не ляпнул «жертвы», – точки воздействия. Если взглянуть на их принципы принятия решений, вы увидите, что они полностью созвучны нашим аргументам. Доводы против налоговой лазейки я смоделировал под каждого из этой парочки. Первый, кстати, уже связан с «Группой Дэвиса». Если нельзя повлиять непосредственно на Гулда, то можно использовать его ближайшее окружение. Если мы настроим их на нужную волну, то сможем перенастроить и Гулда, так что он и сам не протюхает, что действует по нашей указке.

Маркус молчал. Я чувствовал, что надвигается буря. Я выдал ему на Гулда куда больше, чем он рассчитывал, – разве что не пробрался еще в квартиру этого козлины, что, впрочем, собирался проделать следующей ночью.

Маркус пошевелился в кресле. Я весь замер, ожидая разгрома, но вместо этого шеф улыбнулся:

– Кто же тебя этому научил?

Метод я перенял у папиного старого приятеля Картрайта. В молодые годы тот использовал подобную технику, чтобы выуживать у богатеньких одиноких наследниц бальзаковского возраста их сбережения.

– Ко мне пришло озарение, – ответил я.

– Что‑то вроде этого мы у себя называем «формованием кроны» или «обрезкой верхушек».