Наука превозмогла все или, по крайней мере, почти все; он со стуком бросил папку на стол. Утро сегодня выдалось трудным, и даже операция, которую он провел после обеда, не помогла ему расслабиться, как это бывало обычно. Старики, АК, такие же люди, как и он сам, — они ценили друг друга. Он получил степень доктора медицины очень и очень давно — вот и все, что они знали о нем. Иногда он задавался вопросом, ассоциировался ли он в их представлении с тем доктором Рексом Ливермором, который руководил эктогенетической программой. Если, конечно, они слышали хоть что-ни-будь об этой программе.
— Большое спасибо вам за пилюли, док. Не могу больше выносить всех этих уколов. Но мой кишечник…
— Да плюнуть на ваш кишечник и растереть. Он ничуть не старше моего собственного и находится в таком же прекрасном состоянии. Вам просто скучно — и отсюда все ваши недомогания.
Грэйзер одобрительно кивнул в ответ на эти обидные слова — они хоть как-то привлекли его внимание на фоне совсем уж бессмысленного существования.
— Скучно, вот-вот, док, вы как раз в самую точку угодили. Те часы, которые я провожу сидя на горшке…
— Чем вы занимались до того, как вышли на пенсию?
— С тех пор прошло так много времени.
— Не настолько много, чтобы вы не смогли этого вспомнить. Ну, а если не сможете, то, что ж, это будет всего лишь значить, что вы слишком стары для того, чтобы впустую тратить на вас продовольствие и предоставлять вам место. В таком случае нужно будет извлечь ваш мозг из черепушки, переложить в банку и наклеить ярлык: мозг, пораженный старческим слабоумием.
Грэйзер захихикал; если бы те же самые слова произнес кто-нибудь помоложе, то он, скорее всего, раскричался бы.
— Я сказал, что это было давно, но не говорил, что забыл. Я был художником. Не из тех, что творят произведения искусства, а художником по интерьерам. Занимался этим делом восемьдесят лет, пока меня не вышвырнули из союза и не заставили выйти на пенсию.
— И как вы, прилично разбирались в этом деле?
— Лучше всех. Теперь у них вовсе не осталось художников.
— Легко могу в это поверить. А вот мне чертовски надоел не то белый, не то желтый цвет этого вечного суперпластика, которым отделаны стены моего кабинета. Как вы думаете, сможете вы перекрасить его для меня?
— Вряд ли на этот материал ляжет краска.
— А если я найду такую, которая ляжет?
— Я к вашим услугам, док.
— На это потребуется некоторое время. Уверен, что вы не собираетесь пропускать занятия по плетению корзин, собрания и вечера, просмотр телепередач.
Грэйзер в ответ только фыркнул и почти что улыбнулся.
— Вот и отлично. Я свяжусь с вами. В любом случае, приходите ко мне через месяц, чтобы я смог посмотреть, как поживает ваша почка. Что же касается всего остального, то вы находитесь в идеальной форме после гериатрических процедур. Просто вам надоел телевизор и эти проклятые корзины.
— Можете повторить это еще раз, док. Только не забудьте про покраску, слышите?
Откуда-то, будто издалека, донесся негромкий серебристый звонок. Ливермор указал пациенту на дверь и, как только старик вышел из кабинета, включил телефон. С экрана на него уставилось крохотное изображение донельзя смущенной и расстроенной Литы Крэбб.
— О, — доктор Ливермор, случилась новая беда с банками. — Банками или колбами сотрудники Ливермора обычно называли специально изготовленные толстостенные сосуды, в которых выращивались эмбрионы.
Он повесил трубку и посмотрел на наручные часы. Двадцать минут до совещания — он сможет принять еще одного пациента, а то и двух. Геронтология не была его основной специальностью и на самом деле крайне мало интересовала его, зато его занимали люди. |