Мы были молоды, и мир был молод — и мы вдохновляли друг друга. Среди нас был Филип Класс, один из самых прекрасных авторов научно-фантастических рассказов, которые он печатал под псевдонимом Уильям Тенн. У него был врожденный дар критика и казавшийся неисчерпаемым запас анекдотов и лимериков. Я запомнил один из них, отличавшийся особенной прочувствованностью:

Именно Фил указал на несообразности в жанре космической оперы на конкретном примере произведений Э. Э. Смита, д-ра философии (замечательный, очень скромный человек, уроженец Среднего Запада, всю жизнь занимавшийся химией хлебопечения, который вовлек в творчество всю свою семью). Фил заметил, что, хотя в этих книгах ежесекундно погибают тысячи космических кораблей, мы наблюдаем за ходом сражения только с точки зрения главнокомандующего. А как это должно представляться Чарли-из-хвоста? Кормовому стрелку с одного из этих огромных — в милю длиной — кораблей? Спустя много лет, когда я писал «Билл — герой Галактики», мой милитаристско-научно-фантастический роман, я вспомнил эти слова и полагаю, что очень многим обязан тому замечанию Фила.

Бывала там и Кэтрин Маклин. В то время одна из двух или трех женщин, писавших НФ. Мы обсуждали различные идеи. И даже однажды по-настоящему написали вместе рассказ-фэнтези «Сеть норн». Именно Кэй заметила, что некоторые вещи никогда не изменяются. У человечества всегда есть свои паразиты и симбионты. Сейчас мы живем в деревянных домах, и они заняты крысами из плоти и крови. В будущем, когда наше жилье будет строиться из стали и бетона, не заведутся ли там нержавеющие стальные крысы? Выражение запомнилось, идея получила развитие. Результат вам известен.

Там всегда оказывался какой-нибудь почетный гость. Каждый автор, занимающийся научной фантастикой, попав в Нью-Йорк, посещал наши встречи. Энтони Бучера обступили, едва он успел войти в дверь — он был только что назначен редактором «Фэнтези и научной фантастики». Даже Олаф Стэплтон, живая икона, осчастливил нас, прибыв из Англии; кое-кто из авторов в буквальном смысле сидел у него на коленях.

Это были замечательные времена. И оказались неожиданно благословенными для меня, когда умерла промышленность комиксов. Ладно, пусть погибли не все книжки комиксов, но достаточно большая их часть для того, чтобы чуть ли не пустить ко дну всю отрасль промышленности. Комиксы ужасов продавались чрезвычайно успешно, и по каким-то причинам конгресс решил заняться ими. (Это были времена Маккарти, когда конгресс занимался охотой на ведьм. Возможно, после того, как Маккарти разделался с коммунистической угрозой, конгрессмены решили пострелять по другим целям.) Я помню начало конца комиксов. Издатель, на которого я работал и которого хорошо знал, стоял на трибуне. Защищая перед телекамерами свои комиксы ужасов. Показали одну из обложек: окровавленный топор палача, а рядом рука, держащая за волосы отрубленную голову. Издатель защищал рисунок, он сказал, что изображение вовсе не ужасно. Оно могло быть много хуже. Когда конгрессмен осведомился, каким же образом, издатель объяснил, что можно было детально изобразить разрубленную шею. Конец трахеи, размозженные кости, перерезанные сосуды, из которых капает кровь…

Оптовики начали возвращать нераспечатанные пачки комиксов. Начались массовые банкротства мелких фирм; крупные поспешно меняли направление работы. Из шестисот с лишним названий, выходивших в свет ежемесячно, осталось лишь двести с небольшим. Художники и редакторы комиксов оставались без работы.

Это было самое лучшее из всего, что со мной когда-либо случалось.