|
Я продолжал чистить зубной щеткой электробритву, которая была вся в каше, и заодно поставил снова разогреваться овсянку, чтобы экспериментально выяснить возможность двигательных импульсов по касательной. Моей идеей было получить непрерывное и равномерное извержение овсянки, которая, например, покрыла бы расстояние от кастрюли до словаря Эпплтона (принадлежащего Калаку), разумеется, поверх растеленной старой газеты для промежуточных попаданий. Мой сосед и Калак обсуждали положение Николь, словно что‑то понимали, словно тут можно было что‑то сделать; я же размышлял о двигателе сенокосилки, который мне предложили в садоводческой школе Бонифаса Пертёйля и который в общих чертах имел те же характеристики, что и двигатель электробритвы, то есть приводил в движение ряд тангенциально расположенных валиков. Моя идея заключалась в том, чтобы этот двигатель поставить на лодку и поплыть по пруду у садоводческой школы, а поскольку на работе в заведении Бонифаса Пертёйля у меня было немало свободных часов – не то что в действительности свободных, но просто я укрывался где‑нибудь на плантациях и делал, что мне захочется, вдали от чужих глаз, не говоря о том, что крутил роман с дочкой Бонифаса Пертёйля, – представилось вполне разумным установить двигатель сенокосилки на старой, никому не нужной лодке, которую надо только с помощью Калака проконопатить, и потом курсируй себе на пруду во всех направлениях, можно даже карпов удить и форелей, если они там есть. Вот почему, пока мой сосед сообщал Калаку парижские новости, а Калак знакомил его с делом Гарольда Гарольдсона и с упованиями Марраста в области косвенного воздействия, я следил за тем, чтобы овсянка достигла температуры, наиболее близкой к той, какую может иметь вода в пруду в июне месяце, учитывая различие в плотности исследуемых субстанций, ибо единственным способом убедиться в применимости двигателя сенокосилки в качестве водяной турбины было погрузить электробритву в возможно более плотную субстанцию, во всяком случае, более густую, чем вода, и, если овсянка извергнется в направлении Эпплтона – что пока еще не произошло, – будет достигнута немалая степень уверенности в эффективной работе двигателя сенокосилки в воде. Вторичное согревание овсянки имело дополнительной целью сообщить этой несъедобной пище пластичность, каковая, не ослабляя ее сопротивления, столь необходимого для проверки эффективности системы, позволила бы валикам двигать ее с неким усилием, которое будет прямо пропорционально скорости лодки на пруду в середине июня.
– А что, если пойти проведать Марраста, – в двадцатый раз сказал мой сосед. – Погоди минутку, – попросил Поланко, – мне кажется, сейчас возникло сочетание оптимальных условий. – Марраст занят отправкой глыбы антрацита во Францию, – заметил Калак, – но все равно, мы можем встретиться с Николь, в конце‑то концов, мне сдается, ты ради нее приехал. – Сказать тебе правду, мне не очень‑то ясно, ради чего я приехал, – сказал мой сосед. – В Париже, там вроде как после отступления армии, в последний раз, когда я заглянул в кафе, бедняга Курро из‑за нашего отсутствия был сам не свой. – С ними что‑то случилось в Италии, – подытожил Калак. – Сами‑то они мало говорят, но, знаешь, у каждого есть свой радар, чувствуешь посторонние предметы на большом расстоянии. – Бедная Николь, бедные они оба. Ясно, что‑то с ними случилось в Италии, но на самом‑то деле это случилось куда раньше. Чует мое сердце, за нашим столиком будет все более пусто. Разве что когда‑нибудь приду я с Освальдом и с Сухим Листиком. – А мы? – сказал Калак. – Не понимаю, почему бы нам не прийти, даже если перестанет ходить Хуан и мы больше не увидим там Николь. Но ты прав, столик наш опустеет… Прости, я, видать, выпил слишком много пива, этот напиток размягчает, как говаривал негр Акоста. |
