Долго копившаяся злость переполнила Луку и хлынула наружу, выбрав целью фаворитку. Но то и дело проскальзывали мысли о том, можно ли теперь считать Кейринию его первой женщиной, а его самого более не девственником? Лука решил, что нет, — по многим причинам. В первую очередь из-за незавершенности акта, а во вторую — из-за подозрений, что это должно происходить немного не так. Не туда, в общем. Определенно, это делается не так. Все у аристократов через… неправильно.

Мозг императора, переживший гипоксию, лихорадочно генерировал всевозможные виды пыток и казней для подлой змеи Кейринии, оказавшейся ядовитой во всех смыслах. Он дофантазировался до послойного снятия кожи и обработки ран щелочью с последующим прикладыванием чинилий. Идеи хаотично кружились в голове. Лука метался и почти уже кликнул слуг, чтобы отправить их в подвал к Ядугаре за кровососами, но здравый смысл взял верх.

Разум бурлил, но развитая эмпатия и недремлющая совесть, доставшиеся от Луки, задались важным вопросом: а виновна ли фаворитка?

Ответ однозначен — виновна. Но лично перед Лукой? Судя по ее поведению, она ненавидела Маджуро, и было за что, это очевидно. Но Лука не Маджуро, и мальчик с удивлением заметил, как злость растворяется в здравом смысле: ситуацию надо обратить в свою пользу. Или показательно наказать и выгнать всех любовниц, что, безусловно, облегчит ему жизнь, или…

Желудок свело и резануло. Голод проснулся — внутри засосало, и император, так ничего и не решив, вылетел из комнаты в главный зал покоев и истошно заорал:

— Завтрак! Живо! Сюда!

Из дверного проема императорских покоев высунулась седая голова:

— Уже подаю, ваше императорское величество!

— Стой! Гектора и Кейринию — ко мне! — добавил Маджуро.

Присутствие капитана должно помочь ему принять верное решение — исходя из того, как себя поведет девушка. Или женщина? А сколько ей вообще?

Резные дубовые двери распахнулись, и вереница слуг с подносами принялась сноровисто заставлять блюдами и кувшинами огромный стол, где могло поместиться три десятка человек. Лука диву давался, глядя, сколько появляется еды для одного единственного императора. Да его семье хватило бы на пару недель!

Его познания мира не хватало, чтобы определить, из чего все это приготовлено. С уверенностью он мог сказать только то, что в кастрюлях, скорее всего, дымится суп или похлебка, а в одной из тарелок из-под крышки виднеется какая-то каша, в которой кусков мяса (опять же, непонятно какого) больше, чем крупы и овощей. Или то не каша?

В любом случае мальчик был не в том положении, чтобы возмущаться несправедливостью мироустройства. Он жадно накинулся на густую жирную рыбную похлебку, щедро приправленную огненным тассурийским перцем, а следом на обжигающую небо острую кашу, как бы она там ни называлась.

Император покрылся потом, из глаз хлынули слезы, а метаморфизм только и успевал нейтрализовать жгучий перец, воспринимая его как угрозу. Способность исподволь подсказывала ему, что из еды наиболее полезно — и мальчик налегал на мясо, овощи и морепродукты, восполняя дефицит необходимых элементов.

Старик Нем застыл рядом, шепотом подгоняя слуг. Блюда исчезали, стоило Луке пару раз зачерпнуть ложкой.

Поначалу он недоуменно провожал уносимое тоскливым взглядом, но потом, распробовав запеченного морского окуня, вцепился в блюдо руками и зарычал. Слуга замер, нерешительно оглядываясь на Нема. Старик махнул рукой, шикнул на излишне ретивого подчиненного и расплылся в улыбке:

— Повелитель… Ваши вкусы изменились? Позвольте заметить, что…

— Не позволяю! — рявкнул Лука, взбешенный тем, что слуга, пока он отвлекся на старика, стащил из-под носа поднос с омаром, съесть удалось только половинку клешни! — И вообще, пошли все вон! Доем, тогда придете и заберете.