Екатерина Лесина. Адаптация
Сфинкс недвижим и глядит на Химеру: Сюда, Химера! Остановись! Химера отвечает: Нет, никогда! Не бегай так быстро, не залетай так высоко, не лай так громко! Не зови меня больше, не зови меня больше, ибо ты всегда нем! Перестань извергать пламена мне в лицо и выть мне в уши: тебе не расплавить моего гранита! А тебе не словить меня, страшный сфинкс! Ты слишком безумна, чтобы остаться со мной! Ты слишком тяжел, чтобы поспеть за мною! Флобер Гюстав, Искушение святого Антония
Пролог.
3 сентября 2037 года, г. Витебск, Белорусский анклав.
Пробив дом насквозь, палец уперся в столешницу. Кривой ноготь поскреб лаковую поверхность, и в голограмме образовалась дыра. Прекратите, попросил седовласый человек, сидевший во главе стола. Вот не понимаю я, ответил толстяк, вытаскивая палец. Аппаратура тотчас восстановила изображение. Даже дымок над домом нарисовали, ироды. Дымок качался, крыша сверкала черепицей солнечных батарей, а вместо флюгера крутился ветряк. Толстяку очень хотелось сдавить ветряк в кулаке, а лучше черную коробочку прибора, чтобы тот хрустнул и стер долбанную картинку. Но вместо этого он спрятал руки за спину и передвинулся, становясь поближе к узкой щели кондиционера. Озонированный воздух вмиг высушил слизистую носа и вызвал почесуху в ладонях, зато и пот, которым пропиталась вся рубашка, выветрил. И чего же вы не понимаете? седовласый внимательно следил за собеседником, на чьем широком лице застыла гримаса брезгливости. Инструкции предельно ясны. Оно то, конечно, так. Инструкции ясны, яснее некуда. Как для дебилов писаны. А с их точки зрения остальные и есть дебилы. Удобненькие такие. Послушненькие. Кинешь им косточку обещания, они и рады стараться. Хотя, конечно, косточки порой хороши. Вот кабинетик этот взять: славный. Просторный. Мебелишка дубовая, солидненькая, аппаратура новенькая, хозяин, впрочем, тоже. С прежним толстяк лучше ладил. А этот ну чисто дроид, скотина бездуховная, вперился глазьями и мозолит, мозолит, точно до самое души добраться жаждет. Хрен ему, а не душу. Толстяк даже фигу скрутил. За спиною, конечно. Я жду, в голосе седовласого появились стальные нотки. Послать бы его... всех бы их послать. И свалить на вольные хлеба. Мечты мечты. Из этого мира не свалишь. Толстяк вздохнул и, облизав губы, пояснил: Ему то это зачем? Вот все это! Вот... он развел ручонки и наклонился, точно пытаясь накрыть собой голограмму. И под весом человека стол сухо заскрипел, красный глазок аппарата замигал ярче, быстрее, а голограмма перешла в режим минимального разрешения. Теперь у брюха начинались болота. Желтовато бурые, в прорехах мелких озер, они растянулись на весь стол. Кое где болота разрезались маренными грядами и широкими клиньями минеральной почвы. Растопыривал лапы сизый ельник, тянулся острыми вершинами к нарисованному солнцу. Желтыми нитями пролегли русла старых ирригационных каналов, синими ручьев. Меж ними то и лежали серые октаэдры будущих поселений. Сверху они походили на тусклые головки вирусных капсул, ввинтившихся в клетку, и шеи стальных опор, пробивших мембрану болота, лишь усугубляли сходство. Даже если все будет так, как он говорит... Будет, не сомневайтесь, сказал седовласый, подпирая подбородок сцепленными руками. ...это еще не значит... ...это совершенно ничего не значит, седовласый приложил большой палец к скану. |
