- А о чем шла речь?

- Вот этого не скажу. Я же только отрывки разговора слышала.

- И какое впечатление производил на вас Валерий?

- О, видать человек влиятельный, со связями. Такой если захочет - все сможет.

Ай да Золотов! Услышь он эту восторженность в тоне Клавдии Дмитриевны, был бы на седьмом небе от счастья. Меня так и подмывало разочаровать ее, но я сдержался.

Последние восемь лет из своих двадцати девяти Федор Петренко плавал. В начале в каботаже, потом стал ходить за границу. Сейчас его сухогруз заканчивал профилактический ремонт, значит, была возможность допросить членов команды.

После бесед с замполитом и старпомом я вызвал тех матросов, которые близко знали убитого.

Начальство недолюбливало Петренко: его называли анархистом и демагогом, это означало, что держался он независимо, чинов и рангов не признавал, позволял дерзкие шуточки, любил "резать правду-матку". Товарищи по команде отзывались о нем, в общем, хорошо: "душа нараспашку", смелый, рисковый, немного склонен к авантюрам. Слов на ветер не бросает, уживчив для дальних рейсов это немаловажно.

Больше всех рассказал о Федоре его сосед по каюте Василий Егоров здоровенный парень с красным, задубелым от ветра лицом.

- Влюбился Федька крепко. И было бы в кого, а то девчонка, пигалица, ни тут, ни там... - Он показал руками. - Вначале вроде все у них складывалось, а потом вдруг раз - она ему отлуп! В рейс ушел сам не свой, ходит мрачнее тучи, не разговаривает.

Егор вздохнул.

- Потом у него вдруг идея появилась - учиться пойти! Ни с того ни с сего... Его вообще понять трудно. Парень неплохой, но со странностями. Раз зашел в каюту, а он панель отвинчивает. Снял, посмотрел и на место поставил. Я говорю: "Ты чего?" А он отвечает: "Смотрю, нет ли здесь тараканов".

Свидетель округлил глаза и сделал паузу, чтобы я тоже почувствовал всю нелепость такого поведения.

- А вы что?

- А я говорю: "Ты лучше пойди в трюм, крыс погоняй, если больше заняться нечем. А тараканы у нас пока еще не завелись". В общем, чудаковатый был парень.

МАРОЧНИКОВА

Крикливая, бурлящая толпа,

Копыта, высекающие гром.

Таким был этот жаркий день, когда

Я взял тебя с собой на ипподром.

Споткнулся конь или ошибся всадник,

Победа будет равно далека,

Но одному выигрыш - это праздник,

Другому - только горсточка овса.

Обидно за неравенство партнеров,

Вдвойне обиднее, когда глядишь

На лошадей красивых и здоровых

И всадников невзрачных и худых.

И у тебя мелькнет сама собой

Мыслишка, затаенная слегка:

Когда была бы я вон той гнедой,

Не выбрала б такого ездока!

Но скажет вам, не подбирая слов,

И самый завалящийся жокей:

Не лошадь выбирает ездоков,

А всадник выбирает лошадей!

- Ну как? - спросила она. - Написано специально для меня!

Я промолчал, обдумывая прочитанное. Очень интересный штрих к характеристике Золотова. Оказывается, у него своя философия... Толпа, лошади, женщины - там, внизу... И он - на трибуне, бесстрастный наблюдатель. Да, пожалуй, не просто наблюдатель. Он претендовал на роль вершителя судеб, этакого сверхсущества. Очень интересно... Кто бы мог подумать!

Выявить это обычными средствами не удавалось: подобные вещи не находят отражения в характеристиках... И опять-таки, если судить по стихам, то Золотову в гораздо большей степени свойственно поведение, которое он и Вершикова пытаются приписать Петренко. Но почему Вершикова? Впрочем, если моя догадка правильна...

- Скажите, какие отношения у Золотова и Вершиковой?

Марочникова помедлила с ответом.