Он нахмурился.

— Но с чего бы ему дать себе ослабнуть? Это не имеет смысла. Особенно когда у него была возможность сломать реверсор.

Эдит не слушала его возражений. Стремясь восстановить осмысленность трудов Лайонела, она сказала:

— Может быть, он все-таки ослаб. Вы сказали, что он заманил вас в церковь. Если бы он был по-прежнему силен, зачем бы ему это делать? Почему бы не напасть на вас там, где вы находились?

Фишера, похоже, не убедили ее слова. Он стал шагать туда-сюда.

— Этим можно объяснить, зачем он заманил меня сюда. Если после того, как реверсор ослабил его, он израсходовал большую часть оставшейся энергии для уничтожения вашего мужа и нападения на вас... — Фишер сердито прервался. — Нет. Не складывается. Если реверсор вообще сработал, он бы рассеял всю его энергию, а не только часть.

— Может быть, у него не хватило мощности. Может быть, Беласко был настолько силен, что даже реверсор не смог полностью его уничтожить.

— Сомневаюсь, — сказал Фишер. — И по-прежнему это не объясняет, почему он вообще позволил запустить реверсор, когда мог уничтожить его еще до запуска.

— Но Лайонел верил в реверсор, — настаивала Эдит. — Если бы Беласко уничтожил его до запуска, разве это не стало бы для Лайонела признанием своей правоты?

Фишер посмотрел ей в лицо. Что-то кольнуло его внутри — пожалуй, то же возбуждающее чувство правоты, которое он ощущал, когда Флоренс излагала ему свою теорию насчет Беласко. Увидев выражение его лица, Эдит заговорила быстрее, отчаянно желая убедить его в правоте Лайонела, хотя бы частичной.

— Разве Беласко не получил бы большего удовлетворения, убив Лайонела после того, как тот запустил свой реверсор? Чтобы Лайонел, умирая, убедился в своей неправоте. Не мог ли Беласко хотеть этого?

Чувство неуклонно нарастало. Фишер пытался в уме собрать части воедино. Мог ли Беласко действительно так настроиться уничтожить Барретта, что намеренно дал ему ослабить себя? Только совершенно самовлюбленный человек мог бы...

Словно из глубины его души вырвался стон.

— Что? — в тревоге спросила Эдит.

— Эгоизм, — сказал Фишер и, не сознавая этого, ткнул пальцем в Эдит. — Себялюбие.

— Что вы хотите сказать?

— Вот почему он так поступил. Вы правы — иначе его бы это не удовлетворило. Но дать вашему мужу пустить в ход реверсор, будто бы рассеять энергию — и когда ваш муж будет на пике удовлетворения от исполнения задачи своей жизни, расправиться с ним. — Он кивнул. — Только это могло удовлетворить его себялюбие.

Ему нужно было дать Флоренс знать, что это был он один. И нужно было сказать это вашему мужу. Себялюбие. И он дал вам понять это в театре. Себялюбие. И потом мне. Себялюбие. Ему мало было заманить нас на гибель, он должен был сказать нам в последний момент, когда лишил нас сил, что это был он один. И кроме того, когда он добрался до меня, большая часть его энергии была уже исчерпана и он не смог меня уничтожить. А лишь подтолкнул меня, чтобы я сам покончил с собой.

Фишер вдруг возбудился.

— А что, если теперь он не может выйти из церкви?

— Но вы сказали, что он заставил вас прийти туда.

— А что, если не он? Что, если это она? Что, если она знала, что он попался там?

— Но зачем ей было вести вас на гибель?

Фишера как будто смутили ее слова.

— Она бы не привела меня на гибель. Зачем ей делать это? Здесь должна быть причина.

У него захватило дыхание.

— Запись в церковной книге. — Его охватило волнение, какого он не испытывал с детства.