«Спокойно. Все как учили. Ручку на себя не тянуть. Зажигание выключено. Педаль. Потом аккуратно элеронами. Не крутись! Стой же, я тебе сказал!»

Земля приближалась с трагической неумолимостью, поворачиваясь перед капотом. Вращение замедлялось, но высота падала еще быстрее, а скорость росла. Лишь в считанных метрах от земли пикирование перешло в горизонтальный полет, внутри живота екнуло, будто мерзлый маньчжурский песок промелькнул в миллиметре от обнаженной кожи. Свинцовой рукой штабс-капитан крутнул магнето, «звезда» ожила, наполняя машину уверенным гулом. Падение, казалось, длилось немыслимо долго, хотя из часов вечности утекло всего несколько секунд. Дорожинский, набирая высоту в вираже, оглядел небо и — о радость! — заметил снижающегося вдалеке японца. Он кинулся вдогонку, на минуту потерял врага из виду, затем обнаружил лежащий «Моран» с перебитым крылом. К нему бежали пехотинцы. С трудом найдя сравнительно ровный кусок на перекопанной траншеями поверхности, военлет приземлился и тоже почапал к месту аварии.

Пехота с унтером во главе потом едва отпустила штабс-капитана: в их глазах он был героем, которого нужно всенепременно показать своим. Станиславу хотелось глянуть на японца.

Пилот был мертв. Пущенная наугад очередь что-то перебила в левой плоскости. Перед столкновением с землей самурай, очевидно, решил, что его «Моран» идет полого, не обеспечивая гарантированной смерти от удара оземь. В шлеме маленькая дырочка, а когда покойника извлекли из кабины, там оказался револьвер с одной стреляной гильзой.

Объяснив унтеру, что японский шлем нужен для подтверждения победы, штабс-капитан стянул его с мертвой головы. На коротко стриженом черепе оказалась белая повязка с алым кругом на лбу, простреленная и запачканная кровью. Забрав и повязку, военлет вернулся к « Руссо-Балту».

Заминка с посадкой у останков «Морана» заняла добрых полчаса. Когда Дорожинский на последних литрах топлива притарахтел на родной аэродром, его уже наполовину списали в покойники. Несмотря на шлем и налобную повязку самурая, Леман долго не хотел верить, что зеленый новичок открыл счет своих воздушных побед. До этого сбитый самолет числился лишь за Крутенем, завалившим его под Порт-Артуром в составе другого подразделения, и Казаковым.

Марсель Пля, лучше кого бы то ни было осведомленный об устройстве японских машин, рассказал, что в островной модификации ослаблены лонжероны для облегчения и удешевления конструкции. Вероятно, из-за этого крыло сложилось. Работа на авиазаводе, где родились враждебные русским «Мораны», породила странные чувства в душе полинезийца. Он считал себя обязанным России, потому уволился от госпожи Самохваловой и с приключениями добрался до действующий в Маньчжурии армии.

Одна беда — снова закровоточила рана от вылета на «Дуксе». Отрядный врач зубоскалил, что вблизи от «Морана» у штабс-капитана слишком сжалось очко — вот дырка и открылась. Снова замазав и залепив ее, он отправил военлета на сутки ночевать в лазарете, чем спас от бурной попойки по поводу сбитого японца, хотя совсем всухую не обошлось.

Глубокой ночью к Дорожинскому пришла Александра.

После невероятного взрыва эмоций, которым не помешала бы не то что пустяковая рана, но и оторванная нога, они лежали во тьме, прижавшись друг к другу и дышали в такт.

— Спасибо тебе, милая. Но почему ты здесь?

— У тебя в койке или в армии?

— Расскажи.