Да, после некоторых размышлений, она перебралась от журналистов в госпиталь, где возится с детишками беженцев, и теперь заявляет, что хочет стать врачом. Она уже знает, что в нашем обществе муж не запирает жену в доме, а дает ей возможность для собственного развития. Ну, она должна знать, что это смотря по тому, какой муж, и какая жена. Ну, станет она врачом, так значит, так тому и быть. Дело нужное, дело важное, а если наши с ней отношения будут иметь продолжение, то свой врач в доме — человек совсем не лишний. Помнится и в нашей истории ее устремления в жизни тоже были медицинско-гуманитарные (она была начальницей Приюта для неизлечимых больных, а потом — смотрительницей Стрекаловской больницы в Москве), и было бы неплохо, если бы она реализовала себя именно на этой ниве.

Но сейчас наш разговор был о литературе. Подумать только, через час меня ждет катер, вечером мы отправляемся в очередной поход, и неизвестно когда вернемся, но, во-первых, «маленький низзья», а, во-вторых, с ней так интересно просто говорить, а еще интересней — ее слушать..

Сейчас ей вздумалось поговорить о своем деде, Александре Сергеевиче Пушкине. Конечно, она не могла его знать, его убили, когда ее отцу было всего четыре года. Сейчас же она устроила мне на эту тему самый форменный допрос. — Скажи, здесь все возятся со мной, потому что я внучка Пушкина? — Да?! — она стукнула меня по руке сложенным веером, — Когда я спросила о Пушкине у Александра Васильевича Тамбовцева, ну знаешь, старенький такой дедушка, так он мне ответил — Пушкин наше все. — Как это все?!

Я вздохнул, — Понимаешь, Оля, большое видится на расстоянии… И, кроме того, я старый солдат и не знаю слов любви…

— Тоже мне старый, — на этот раз она ткнула веером меня прямо в грудь. — Больно же! — В следующий раз бронежилет на свидание одену, — и вовсе не старый, а совсем молодой. Это Александр Васильевич старый, и Игорь Петрович, который доктор. Да, а почему его все профессором называют?

— А потому что он и есть профессор, — отмахнулся я, — Ольга пойми, если ты хочешь поговорить о литературе, то это не ко мне… Не умею я об этом. А про твоего деда сказать могу только одно, до него земля наша была пуста и по ней бродили рыкающие звери именуемые пиитами, завывая что-то невразумительное. Ничего из написанного до твоего деда читать нормальному человеку невозможно. Он для русской литературы, как Адам для человечества, первый показал, что писать можно простым общеупотребительным языком, и это хорошо. Рыкающие звери, конечно, вымерли не сразу, но после Александра Сергеевича будущего у них не было. Извини, если что не так сказал, но для меня, например, ты не внучка великого поэта, а просто «милая Оленька», и это тоже значит, что ты мое «Все». Ведь без вас, женщин, нам мужчинам все одно, что жить, что помирать.

— Спасибо, — привстав на цыпочки, она неожиданно чмокнула меня в щеку, — Я это запомню. А теперь, — она посмотрела на меленькие дешевые китайские часики на своей руке — наверняка это подарок Ирины, — тебе пора, уже час дня. — Прощай. — она еще раз чмокнула меня в щеку, да так ловко, что я не сумел увернуться, и побежала по направлению к госпиталю. Отбежав метров на двадцать, она обернулась. Лицо ее было мокрым от слез, — И помни, Игорь, милый мой, я буду тебя ждать, если надо, то всю жизнь!

24 (12) июня 1877 года, Середина дня. Константинополь. Дворец Долмабахче.

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.

В комнату, любезно предоставленную мне комендантом города Никитиным, дежурный милиционер — здоровенный грек в расшитой желтой тесьмой жилетке, с роскошными черными усами и глазами навыкате, ввел человека, с которым мне сегодня придется сразиться.