– Мой господин, я ломал голову над этим по пути от испанской границы до Санкт-Галлена. То они казались мне лишь невежественными варварами, то они поражали меня своей отвагой, смекалкой и даже умом, неразвитым, но проницательным. Откровенно говоря, я никак не мог решить.

– Что же ты выбрал? – спросил магистр официорий.

– Когда Вигхард без предупреждения приставил нож к моему горлу и принялся твердить о демонах и заклинаниях, я окончательно понял, что они всего лишь варвары. Раз ему нужно было заклинание, что ж, я сказал ему одно. Мой брадобрей клянется, что оно помогает росту волос; если англичане найдут этому какое-то военное применение, пожалуйста. Вигхард мне поверил; он подумал, я слишком испугался, чтобы врать.

Лаканодракон удостоил Аргироса изумленным взглядом и похлопал его по спине.

– Хорошая работа, Василий, и какая находчивость! А для меня одной заботой меньше. – Он сделал паузу и провел ладонью по своей лысой голове. – Ты должен назвать мне имя твоего брадобрея.

– Ах, конечно, господин, – ответил Аргирос, из осторожности подавив улыбку. – С превеликим удовольствием.

V

Etos kosmou 6825

Стук в дверь был неуверенный – так умеет стучать всякий секретарь, подозревающий, что начальника желательно не беспокоить. Но Василий Аргирос был рад передышке.

– Войдите, – крикнул он, отпихнув в сторону лежавшие на столе свитки папируса и листы пергамента.

Дело, лежащее перед ним, было тянувшейся уже не одно тысячелетие тяжбой в Египте, а это означало, что, независимо от любых усилий, вопрос не будет решен при жизни магистра и, вероятно, даже через полвека после его смерти. Нездоровое сутяжничество египтян было причиной постоянных возмущений еще во времена правления императора Юлиана. С тех пор положение только усугубилось. Как добрый христианин, Аргирос считал Юлиана Отступника достойным адских мук, но как чиновник Римской империи – полагал, что разбирательства с египтянами сродни предвкушению ада.

Стараясь не думать об этом деле, магистр погрузился в мечты, глядя из окна своего кабинета в Претории на коричневый массив оштукатуренного фасада собора Святой Софии и окутанный дымкой азиатский берег Пропонтиды.

Потому он приветствовал секретаря с воодушевлением, чуждым сдержанной натуре Василия:

– Добрый день, Анфим! Чем могу быть вам полезен в это прекрасное весеннее утро?

Анфим, худой и сутулый человек с вечно перепачканными в чернилах пальцами, подозрительно посмотрел на магистра; секретарь предпочитал, чтобы все были организованны и так же предсказуемы, как число его учетных книг. Он пожал плечами и промолвил:

– К вам пришел магистр официорий, господин.

– Что? – Густые черные брови Аргироса взметнулись от удивления. – Разумеется, проводите его.

Георгий Лаканодракон особенно представительно выглядел рядом с Анфимом, нервно суетящимся на месте. Аргирос отпустил секретаря, низко поклонился Лаканодракону, придвинул ему стул и предложил вина.

– Всегда рад вас видеть, ваша светлость. Что привело вас сегодня? Надеюсь, не этот жалкий вздор.

Лаканодракон встал, подошел к столу и взял документ, которому Аргирос дал такую оценку. Георгий держал бумагу в вытянутых руках. Ему было около пятидесяти лет, примерно на десяток больше, чем Аргиросу, но магистр официорий уже начинал страдать дальнозоркостью. Читал он недолго. Его решительные, несколько суровые черты исказила гримаса отвращения.