Курт и Джонатан увлеченно разговорились напоследок о лондонских ценах на газ, и спастись вступив в беседу с ними, я не нашла возможности.

– Знаете, наверное, хорошо, что жизнь Джонатана коренным образом меняется,– начала Бонни.– Я не только про переезд в Лондон…

– Да? А что еще?

– Во-первых, я говорю о вас.– Бонни кивнула.– Вы ведь женщина совершенно другого типа, нежели ему нравились. Видимо, это и помогает.

– И какие же женщины ему нравились? Во мне настолько разгорелось любопытство, что я даже не сочла нужным обидеться.

– Ну…– Бонни сделала неопределенный жест.– Темненькие, целеустремленные, больше остроумные, чем броские…

– Ошибаешься, Бонни,– прозвучал строгий голос из-за моего плеча.– Нельзя судить о моем вкусе в целом по единственной женщине, с которой я прожил шестнадцать лет. Бонни покраснела.

– Джонатан, надеюсь, ты меня понимаешь… Джонатан положил руку на мою талию.

– Милочка еще как мне нравится,– сказал он.– По крайней мере, в моем присутствии она ни разу не устраивала пожар и относится ко мне не как к временному явлению.

– До свидания, Милочка,– с энтузиазмом воскликнул Курт и сгреб меня в объятия. – Надеюсь, скоро снова увидимся. Честно. Это не пустые слова.

Обняли и Джонатана – сначала Бонни, потом Курт,– и мы с ним, взявшись за руки, пошли прочь.

Получилось очень естественно, поэтому он не отпустил мою руку, даже когда Хегели уже не могли нас видеть. Наверное, хотел выразить таким образом благодарность, не желая облекать мысли в слова. Я растрогалась.

– Куда мы теперь? – спросила я, наконец.

Что у Джонатана за настроение, определить было весьма трудно. Он не говорил ни слова, но поэтому был, гораздо ближе мне, чем если бы болтал о пустяках.

– На «Лондонский глаз», естественно,– ответил Джонатан, выпуская мою руку, чтобы взглянуть на часы.– А вам куда бы хотелось? В другое место?

– Нет-нет. «Лондонский глаз» так «Лондонский глаз».

Я внутренне радовалась и тому, что не приходится поддерживать беседу, и тому, что мы едем кататься на чертовом колесе. Увидев, как Джонатан страдает из-за предательства Синди, я вспомнила Орландо и то утро, когда узнала, что он тоже меня предал. Возвращаться домой, где любой невинный предмет – фотография, кружка, расческа – безмолвно напоминал о нем, не было ни малейшего желания.

Очередь у «Лондонского глаза» оказалась не очень длинной. Я сильно удивилась, когда Джонатан достал бумажник и извлек из него два билета, и подумала о том, специально ли он их взял сегодня или же носил с собой все время с того дня когда мы устраивали вечеринку.

Я уже совсем было собралась шутливо спросить его об этом, но, взглянув в лицо Джонатана, передумала. Теперь я прекрасно знала, что настроение Райли меняется неожиданно. Казалось, он то и дело превращался из обаятельного агента по продаже недвижимости, оказывавшего мне на публике (а порой и в такси по пути домой, если вечер прошел благополучно) знаки внимания – что, как я понимала, ровным счетом ничего не значило,– в мрачного молчуна, которого не прошибешь никакими шутками. Если бы мы с ним действительно встречались, мне пришлось бы несладко. Впрочем, я достаточно пообщалась в своей жизни с неприступными боссами, чтобы научиться угадывать момент, когда их лучше не трогать. Временами мне даже казалось: своим молчанием Джонатан напоминает, что все наши заигрывания – сплошной обман.

Мы стояли в очереди позади группы хихикающих французских школьников с рюкзаками на спинах. Неожиданно у меня одновременно заболели ноги и голова.