Он стал пробиваться к своей экс-дебютанточке, которая мило щебетала с приятелем, совершенно не подозревая, какой сюрприз ее ждет позже. Милашка. Розовое до пят шифоновое платьице, белые лайковые перчатки, тесно облегающие всю руку, лишь у самых плеч виднелся обнаженный, аппетитно округлый кусочек. Увидев Льюиса, она отстегнула на перчатках пуговки и быстренько их сняла.

 — А-а… лосось, — она состроила разочарованную рожицу. — А мне хочется мяса.

 — Уже расхватали, — соврал Льюис.

 — Вот жалость. И икры не осталось? Льюис скрипнул зубами.

 — Не стоит падать духом, — бодро сказал он. — Пойду раздобуду шампанского.

 — Чем не стоит падать? — спросила девица, видимо решив, что сразила его своим остроумием, поскольку и она, и ее приятель буквально покатились со смеху.

 Состроив свирепую мину, Льюис приготовился брать приступом стол с напитками. Ему предстояло одолеть препятствие толщиной примерно в четыре средней упитанности англичанина.

 Уже взяв старт, он вдруг остановился. На фига нужна ему вся эта толчея; да и вообще, никто ему тут не нужен, он из чистого упрямства не уходил домой. Раз решил, надо довести дело до конца, зря, что ль, связался.

 Он успел обследовать все укромные закутки, прикидывая, что бы можно было использовать как спальню; оказалось, только ванну, этажом выше. Не бог весть что, но она, по крайней мере, запирается изнутри. Ибо все ключи от спален, обнаружил Льюис, были припрятаны; англичашки-то смотри какие сообразительные.

 Он прислонился к колонне, выжидая, когда можно будет разжиться шампанским. Раньше у него с женщинами проблем не было. Он вспомнил прошлое. Чьи-то смутные лица, чьи-то тела; он и имен-то почти не помнил, еще бы, его романы были так быстротечны. Он предпочитал женщин постарше — была у него одна такая, в то лето на мысе Код, она годилась ему в матери. Самый длинный его роман — целых полтора месяца. Преподавала литературу в женском колледже; а ему преподавала другой предмет: эрогенные зоны и прочие сексуальные премудрости. «Не торопись, Льюис. Еще медленней. Разве тебе это не нравится?…»

 Льюис пригорюнился. Эти слова, внезапно всплывшие в памяти, заставили его сердце дрогнуть, наверно, потому, что были искренними. Да ладно, при своей просветительнице он тоже задержался не слишком долго.

 Хуже всего иметь дело с интеллектуалками. Единожды придя к такому заключению, он избегал женщин своего круга. Очень пресные. Куда лучше шлюшки с Таймс-сквер или танцовщицы из балтиморских ночных клубов, они умели его завести, они так ворковали над его мускулистым телом, так хохотали над его акцентом, готовые за двадцать лишних долларов ублажить его, как не снилось их морячкам. А что? Зато они не врали и ужасно смешили его солеными словечками. Как сейчас видит он себя в постели с двумя разноцветными подружками, справа черная, слева белая, а он посередине, ох и веселились они, вспоминая смачные шуточки Джека Дэниелса.

 — Не дрейфь, милый, — подбадривала негритяночка, — разве твоя мамочка никогда не угощала тебя сандвичами с шоколадом?

 — У тех сандвичей был несколько другой вкус, — ответил Льюис, тиская сразу обеих.

 От их подначек он, помнится, страшно возбудился; девицы лизались и ерзали, наставив ему засосов, а у него перед глазами было, как ни странно, ошеломленное мамино лицо. Он был ненасытен, неутомимо качаясь меж услужливых бедер, будто тысячу лет копил вожделение. «Ну и силен же ты, парень, — сказала тогда черненькая, — только свистни, я согласна и так, без денег…»

 Больше он с ней не виделся.