Они оказались теплыми, как будто все это время лежали у очага, были больше простых игральных карт, но на этот раз тасовались легко, словно успели привыкнуть к моим рукам. Я постаралась перемешивать их подольше, все это время молясь про себя.

Смысла взывать к Богу не было, поэтому я обращалась к тому, кому действительно верила: «Маттео, помоги мне уйти отсюда живой и не обесчещенной».

Филиппо нарушил тишину пьяным смешком, Оттавиано тоже хохотнул, однако герцог сделался серьезен и шикнул на братьев, чтобы затихли.

Я тоже сидела почти неподвижно, перестав даже молиться, чтобы не заглушить тихого шепотка карт в руках. Внутреннее чутье велело мне собрать их и выровнять колоду.

Затем я положила их в центр стола, поближе к Галеаццо, и сказала ему:

— Снимите, ваша светлость.

Меня охватило непонятное спокойствие. Наигранная уверенность вдруг обернулась настоящей, идущей из глубины веков таинственной силой.

Тяжело навалившись на левый локоть, все еще упираясь подбородком в кулак, Галеаццо протянул к колоде правую руку. Она тряслась, при первой попытке снять карты он выронил их, перевернул некоторые на лицевую сторону и выругался.

— Ничего страшного, ваша светлость, — успокоила я. — Соберите карты и снимите снова. Все идет так, как угодно судьбе.

К этому моменту Галеаццо уже помрачнел и стал заметно нервничать. Пьяная ухмылка Филиппо исчезла. Он и Оттавиано внимательно следили, как меняется настроение старшего брата. Галеаццо собрал карты в колоду и снял. Я положила одну стопку поверх другой и придвинула к себе.

Вытянув из колоды карту, я перевернула ее и оказалась в ином мире.

Передо мной на фоне голубого неба поднималась сверкающая мраморная башня. Она возносилась так высоко, что касалась облаков. На самом верху — так далеко от земли, что казались не крупнее мух, — два каменщика месили раствор, собираясь строить башню еще выше. Я догадалась, что это Вавилонская башня, символ человеческого высокомерия. Когда я запрокинула голову, чтобы рассмотреть верхнюю площадку и работавших там людей, мрачная синяя туча отделилась от горизонта и скрыла вершину башни и каменщиков.

Эта туча была гневом Господним, из нее вылетела ослепительная голубая молния. Треск и грохот оказались такими зловещими, что я вскрикнула и зажала уши руками. В тот же самый миг башня взорвалась и осколки мрамора дождем посыпались на землю. Крики каменщиков становились все громче, пока они вниз головой уносились в забвение. Один из них при этом размахивал стальным клинком, и я узнала в нем короля мечей, того, кто вершит возмездие. Я упала на колени и закрыла лицо руками, когда он вместе со вторым человеком рухнул на землю у меня за спиной.

Так же быстро, как проявился, гнев Господень отступил, небо снова стало ясным, вот только башня превратилась в руины. Рядом со мной лежало тело второго человека. Как ни странно, оно осталось целым, глаза широко раскрылись от изумления, но он все равно был мертв и весь в крови, пронзенный оружием короля мечей. Его волосы были светло-каштановыми, губы тонкими, на переносице заметная горбинка. Это оказался герцог Галеаццо. Я знала, что он наконец-то заплатил за свои грехи, и была этому рада.

— Что это значит? — требовательно спросил Сфорца.

Я ответила не сразу, и он повторил, но не с нетерпением, а с тревогой:

— Что это значит?

«Маттео, помоги мне», — снова взмолилась я, сделала глубокий вдох и сказала правду.

Я говорила достаточно громко, чтобы заглушить треск дров в камине и тяжелое дыхание герцога:

— Это значит, мой господин, что на вас нападут те, против кого вы согрешили. Если вы немедленно не покаетесь и не загладите свою вину, то не доживете до начала нового года.

Братья только моргали, глядя, как Галеаццо, испустивший ошеломленный сиплый крик, неловко поднимался на ноги.