|
К полуночи из всего общества оставалось не более пятнадцати человек, в том числе г-жа де Шавонкур и аббат де Годенар (другой викарий, лет сорока, стремившийся получить место епископа), обе девицы де Шавонкур, г-н де Вошель, аббат де Грансей, Розали, Амедей де Сула и один отставной чиновник, весьма влиятельное лицо в высших кругах Безансона, желавший, чтобы Альбер Саварюс был избран. Аббат де Грансей сел рядом с баронессой, но так, чтобы видеть Розали, лицо которой, обычно бледное, было на этот раз залито лихорадочным румянцем. - Что могло случиться с господином де Саварюсом? - спросила г-жа де Шавонкур. В эту минуту одетый в ливрею слуга подал аббату де Грансей письмо на серебряном подносе. - Читайте, - сказала баронесса. Главный викарий прочел про себя письмо и увидел, что Розали внезапно сделалась белее своей косынки. "Она узнала почерк!” - подумал он, взглянув на девушку поверх очков. Затем он сложил письмо и хладнокровно сунул его в карман, не говоря ни слова. За эти три минуты он поймал три взгляда Розали; их было достаточно, чтобы догадаться обо всем. “Она любит Альбера!” - подумал главный викарий. Он поднялся. Розали пришла в волнение. Он раскланялся, сделал несколько шагов к дверям. В следующей же комнате Розали догнала его и воскликнула: - Господин де Грансей, письмо от Альбера? - Откуда вы так хорошо знаете этот почерк, что различаете его на столь большом расстоянии? Девушка, пойманная в сети собственного нетерпения и гнева, ответила словами, не лишенными величия, как подумал аббат. - Потому что я люблю его!.. Что с ним? - спросила она после некоторой паузы. - Он отказывается от участия в выборах, - ответил аббат. Розали приложила палец к губам. - Прошу вас сохранить мою тайну, как на исповеди, - сказала она, прежде чем вернуться в гостиную. - Если, нет больше речи об избрании, то не будет и брака с Сидони! На другое утро, отправившись к обедне, Розали узнала от Мариэтты кое-какие подробности, объяснявшие исчезновение Альбера в самый критический момент его жизни. - Оказывается, мадемуазель, утром в гостиницу “Нациопаль” приехал из Парижа старый господин в собственной прекрасной карете, запряженной четверкой лошадей, с лакеем и курьером. По мнению Жерома, видевшего, как они уезжали, это был по крайней мере князь или граф. - Был ли на карете герб в виде короны? - спросила Розали. - Не знаю, - ответила Мариэтта. - Ровно в два часа он явился к господину Саварону и велел передать ему свою визитную карточку. Жером говорит, что его хозяин, увидев ее, побледнел, как полотно, и велел тотчас же впустить посетителя. Дверь была заперта на ключ, и нельзя было узнать, о чем они говорили. Они пробыли вместе около часа, после чего старый господин вышел в сопровождении адвоката и позвал своего лакея. Затем Жером видел, как этот лакей вышел с огромным свертком, длиною около четырех футов, похожим на свернутую в трубку картину. Старый господин держал в руках большой пакет с бумагами. Господин Саварюс был бледен, как смерть; его вид внушал жалость, а ведь он всегда держится так гордо, с таким достоинством! Но он обращался со стариком почтительно, точно имел дело с самим королем, проводил его вместе с Жеромом до кареты, уже запряженной четверкой лошадей. Курьер уехал раньше, ровно в три часа. Хозяин Жерома отправился прямо в префектуру, а оттуда - к господину Жантийэ, у которого купил старую дорожную коляску покойной госпожи Сен-Вье; затем он велел на почте приготовить ему лошадей к шести часам. |
