|
Он подошёл к окошечку кассы в Пуркерсдорфе и попросил один простой до Пекина, пожалуйста. Мужчина в окошечке говорит, да вы что, я могу вам продать билет максимум до польской границы, а там уж сами смотрите, как ехать дальше, то ли по Транссибирской, то ли по Трансмонгольской, то ли на собачьей упряжке, фу. Короче, приезжает этот пассажир в Пекин, развлекается там, как дурак, какой он и есть, коли ради этого поехал аж в Пекин, но когда-то же надо и назад. Приходит он на главный вокзал города Пекина к окошечку кассы и просит один простой до Пуркерсдорфа, пожалуйста. А мужчина в окошечке и спрашивает: до Верхнего или до Нижнего Пуркерсдорфа? Ха-ха. Каково? Что вы сказали? Фу). Вот вокзал Хюттельдорф, пересекаем ведущие мимо него дорожные планы и строим наши собственные, которые так же точно рано или поздно обернутся против нас. Потом немного проедем по Линцер-штрасе в сторону области, крутой переулочек наверх, где соседи вежливо стоят на коленях и тщетно вымаливают скорость в тридцать километров в час; здесь играют наши детки перед своими собственными домами и выходят наши старики из их собственных квартир и возвращаются назад в их собственные квартиры, и ещё всякие другие ходят через дорогу, которые тоже не хотят умирать и у которых на затылке нет глаз, но улица принадлежит им, это-то они знают; ничего, все люди здесь, насколько хватает глаз, принадлежат нам, то есть самим себе, приличные, целеустремлённые и солидные, в вознаграждение за что и могут здесь жить, в западном здоровом пригороде, и мы, естественно, не хотим, чтобы какие-то посторонние их задевали, а тем более ранили. Кто за это? Никто. Мы все ценные, и если мы чем-то располагаем и теряем его, мы должны это возместить. Ах, как бежит время, уже опять, что поделаешь, мы бы их тоже не узнали. По их теперешнему виду. Мы должны немедленно пойти в парикмахерскую и сделать себе маникюр, чтобы нас снова воспринимали как ухоженных женщин, перед которыми время бессильно. Да, мы должны подвергнуть себя этой пытке, иначе скоро под наши ногти, обкусанные до крови, набьётся слишком много земли из-за огородных работ. Не то чтобы мы наворовали только грязи под ногтями, мы с огорода-то убираем только грязь под ногтями, и мы продолжаем её делать, эту здоровую работу, пока сами ещё ходим по земле. К нам надо как следует приглядеться, чтобы разглядеть в нас женщин. Мы отчётливо ставим себя выше мужчин. Вы нас видите? То, что в наши дни мы имеем профессию и независимы, само собой разумеется. Сколько уж я об этом понаписала, а толку никакого.
Кого я вижу, это вы. Женщина остановила свою машину на очень крутом узком склоне, где она когда-то жила. Вот этот маленький домик, унаследованный от родителей для того, чтобы сберечь его; теперь его берегут другие, лучше, чем это смогла бы она. Микрогрузовик кровельщика припаркован у дома, явно чинят наконец крышу. Женщина продала дом за два года до того, чтобы переехать в деревню, её старинная мечта, которая теперь ей отмечталась. Годами длится обольщение мечтами, обольщение людьми куда короче. Теперь эту женщину — как это я не уследила! — опознала бывшая соседка, которая вывела свою собаку. Собака новенькая и не проявляет интереса. Решили нас навестить? Я вас уже год, наверное, не видела. Выглядите хорошо. Спасибо. Но этого маленького диалога, который я почти целиком опускаю, всё же достаточно, чтобы женщина не отважилась остаться и подольше полюбоваться своим бывшим домиком. Его купили у неё приятные люди, смотрите, у них дети, которые подрастают в более здоровом воздухе пригорода, воздухе, который якобы поступает сюда прямо от Шнееберга, но уже давно живёт в диком браке с мусоросжигалкой Флётцерштейг (партнёр, как правило, узнаёт об этом последним!) и в собственном доме. Смотри-ка, вон в садике стоит трёхколёсный велосипед, и мама не требует, чтобы ребёнок затащил его в дом, хотя ворота в сад не выше метра и любой может через них перелезть. Милые, безобидные люди, разве им здесь плохо? Рядом с велосипедом четыре пластиковые лягушки и две пластиковые вороны, в смешных позах, как будто беседуют между собой. |
