Генрих ждёт распоряжений, но мне не хочется никуда ехать.

Я думаю о том, что Голем преподнёс мне подарок: заставил почувствовать вкус борьбы. Прежде я лишь оценивал опасность и старался избежать смерти или поимки. Сейчас же речь идёт о настоящем противостоянии.

Я побеждаю, но это пока что не приносит мне радости. Дело было не во времени и не в скорости. Мы не участвуем в гонке. Между нами идёт соревнование иного рода.

Голем многолик, но одинок. Я почувствовал это, потому что мне такое знакомо. Существо само обрекло себя на него ради какой-то цели. Оно фанатично, однако в его фанатизме сквозит самоотвержение. И это пугает меня. Потому что я этого не понимаю. Я не способен жертвовать — мне необходимо лишь брать.

Голем понимает, что, если я его опережу — а к этому всё идёт — он обречён. Но он просит за других. За своих братьев по искусственному разуму. А может, это лицемерие? Что, если существо пытается мной манипулировать? Для него это не составило бы труда — при таком-то интеллекте.

Ренегат ведёт странную игру, в которой всё далеко не так просто, как представляется Стробову.

Интересно, Голем действительно сумел побороть инстинкт самосохранения? Готов ли он был умереть во имя идеи, затевая свой мятеж. И сумеет ли пожертвовать собой, когда придёт время?

— Домой, — говорю я шофёру.

«Бэнтли» мягко трогается с места. Скоро в его окнах появятся тысячи неоновых огней.

Я тушу недокуренную сигару и, запахнувшись в тонкий плащ, задрёмываю на краю сиденья.

Прошлое — одна из самых странных вещей на свете. О нём либо жалеешь, либо радуешься, что его больше не существует.

Всё, что когда-то казалось важным и значительным, теперь представляется мне ничтожным самообманом самолюбия.

Моё сердце лопнуло, словно бутон, переполненный солнечным теплом. Вот, что я чувствовал, когда Мария призналась мне в любви. Но чувство оказалось не достаточно крепким: смерть разлучила нас. Правда, не её, и не моя. Чужая.

Я так и не понял, почему Мария не приняла то, чем я занялся — ведь ей только нужно было закрыть глаза. Никто не заставлял её дотрагиваться до того, что вызывало в ней отвращение. Неужели это так трудно — смириться с чем-то ради любви?

Раньше мне казалось, что, если любишь, то прощаешь всё, но я ошибся. Люди предпочитают требовать. Они хотят распоряжаться твоей судьбой.

Я долго размышлял бессонными ночами, на которые обрекла меня Мария, исчезнув из моей жизни, и понял, что нет счастья, радости и наслаждения иных, чем те, которые мы черпаем в себе самих. Пытаясь отнять это у кого-то другого, мы натыкаемся на замки, запоры и колючую проволоку. Я поступал так, и шрамы на моём сердце не зажили до сих пор. Ромео истекает кровью.

Звоню Глебу, чтобы пригласить его на ужин.

— Когда? — спрашивает он.

— Сегодня часам к семи.

— Олег будет?

— Само собой. Познакомлю вас с Марной.

— Кто это?

— Дочка Шпигеля.

— А что она здесь делает?

— Приехала ко мне.

— Неужели? Ты свёл с ней в Германии тесное знакомство?

— Не слишком тесное.

— Понятно. Значит, она решила довести его до логического завершения.

— Возможно. Самому интересно.

— Ладно, ждите меня.

— Кстати, сегодня ко мне приходил следователь, — говорю я после непродолжительной паузы. — Сказал, что Шпигель, которого я отправил в Австрию, пропал.

— Это как?

— Не долетел. Понятия не имею, что могло случиться. Из-за этого завод остался без присмотра.