|
Будучи реформистом, он испытывал потребность опереться на устои монархии – Церковь, дворянство, армию, традиции. Он скрупулезно соблюдал обряды национальной религии и питал глубокое уважение к ее представителям, которые, служа Богу, служили царю. Но он не был мистиком по натуре. Его вера отличалась смирением, прямотой, неопровержимостью. Но прежде всего он стремился быть терпимым. Так, он вполне допускал, что можно быть порядочным человеком и при этом не исповедовать православие. Среди его генералов, адъютантов, помощников были и католики, и лютеране, и сыновья крещеных евреев. Когда русские войска, умиротворявшие Кавказ, захватили вождя черкесов Шамиля, он приказал оказывать этому знатному пленнику особые почести, приглашал его к себе на обеды, заваливал подарками и принял его сыновей на службу в русскую армию. Точно такое же отношение встречали противники его политики. С каким-то философским удовольствием он смягчал приговоры, выносившиеся судами первым нигилистам. Нужно было обладать неистовством революционеров, чтобы по-настоящему прогневить его.
По складу характера и по должности он любил порядок. И ничто так не символизировало порядок в России, как армия. С раннего детства он обожал военные парады. Его сердце всегда замирало при виде марширующего полка. Он был способен часами обсуждать со своим министром обороны, какого цвета должны быть новые мундиры, преимущества и недостатки заплечного ранца, замену русского штыка на прусский клинковый, введение в некоторых воинских частях остроконечных касок. Вне всякого сомнения, эту «солдатоманию» он унаследовал от своего деда Павла I. В его жилах было очень мало русской крови. Наследники российского престола традиционно женились на германских принцессах. Его мать – дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III, бабка – принцесса София Вюртембергская, прабабка – Екатерина II, принцесса Ангальт-Цербстская. Но, как и все его предшественники, начиная с Екатерины Великой, он ощущал себя подлинно русским, как если бы все его предки родились на этой земле. В атмосфере России витает некая магическая сила поглощения, ассимиляции. Религия, народные песни, местные традиции, кухня, небо, линия горизонта – все это способствует обрусению тех, кто живет на этой земле. Помня о своем немецком происхождении, Александр тем не менее душой и телом был предан стране, вверенной его заботам. Он был проникнут высокой идеей своего долга в отношении народа. Даже когда этот самый народ разочаровывал его, он чувствовал свое единение с самыми глубинными его слоями. Будучи неутомимым тружеником, с раннего утра он усаживался за изучение документов. Он председательствовал в бесчисленных комиссиях, советах, комитетах. Те, кто с ним работал, поражались его памяти. С автоматической точностью он запоминал все, что читал, слышал, видел. Вспоминая о чем-либо, он, согласно выражению министра Дмитрия Милютина, производил впечатление «живой хроники». Однако временами, испытывая усталость под непомерным бременем абсолютной власти, он становился раздражительным и недоверчивым. Его улыбка становилась натянутой. За каждым комплиментом ему чудилась ложь. Одному губернатору, разглагольствовавшему о благодарности народа, он возразил: «Можете не утруждать себя, я не верю ни в чью благодарность». В его присутствии даже близкие чувствовали себя не в своей тарелке. Его товарищ юности, князь Николай Орлов, говорил о нем: «Все трепетали перед его отцом, Николаем I, но я по собственному опыту знаю, что с ним можно было говорить откровенно. Совсем другое дело Александр… Мы с ним вместе росли, но я терял дар речи, когда он устремлял на меня свой затуманенный взгляд. Создавалось впечатление, будто он не слышал, что я ему говорил». (Феоктистов: За кулисами политики и литературы.) Он не терпел, когда при нем упоминали о польском восстании. Одно лишь слово «Варшава» вызывало у него гримасу недовольства. Он постоянно держался в напряжении, никогда не откровенничал, и поэтому не мог снискать симпатии своего окружения. |
