— Хорошо, княгиня. Сегодня же велю твоим именем. Как Федор-то? Я еще не был в покоях.

— Слава богу, получшало. Но слаб еще. А что за отрока ты привез им?

— То великий князь Александру подарил вместе с бахтерцом. И Федору бахтерец послал.

Княгиню новость эта озаботила.

— Стало быть, Федору только бахтерец в дар? А младшему еще и мальчишку?

— С сорочонком, — подсказал Федор Данилович.

— Еще с сорочонком. Так меж братьями недолго и неприязнь посеять.

Федор Данилович понял, чем озабочена княгиня, успокоил ее:

— Нет, Феодосья Игоревна, он справедливо одарил обоих, — каждому по бахтерцу. Александр сам еще и сорочонка попросил. А великому князю к лицу ли такой малостью одаривать, он и велел к сорочонку мальца пристегнуть.

— Ну что ж, коли так, Федор Данилович, подыщи и для Феди мальчишку с тварью какой-нито.

— Мудрое решение, — не удержался кормилец от похвалы. — У меня есть на примете мальчишка из нашей челяди. Так что за него и плата не потребуется. Вот с тварью труднее.

— Ты поищи, поищи, Данилыч. Нельзя в детях из-за такой малости зависть пробуждать.

Вечером поздним Феодосья Игоревна, велев Прасковье ложе свое готовить, отправилась к сыновьям. Застала там Федора Даниловича, уже уложившего княжичей в постели и собиравшегося гасить свечи.

— Не гаси, Данилыч. Я после сама потушу.

Она осмотрела покои. Александр, кажется, спит уже, только Федор глядит матери навстречу тихо и ласково. На полу, в ногах у ложа Александра, прикрытый старым корзном, спит, свернувшись клубочком, мальчик возраста княжичей.

Заметив взгляд княгини, кормилец молвил виновато:

— Ничего не мог поделать, княгиня. Александр хотел его даже к себе на ложе взять. Может, тихонько разбудим да вон?

Но Александр вдруг, не открывая глаз, сказал полусонно:

— Я те дам «вон». Слышь, Данилыч?

— Спи, спи, Ярославич. Никто, никого… Спи.

Княгиня улыбнулась, подошла к младшему, поцеловала его в лоб, перекрестила:

— Спи, сынок. Никто слугу твоего не тронет.

Александр вздохнул глубоко и облегченно. Он большим напряжением не позволял себе спать, дабы Данилыч не выдворил из покоев Ратмира. Слова матери успокоили его, и дальнейшее слышал он в полудреме, погружаясь в вязкий и сладкий сон.

— Пусть мальчишка около привыкает, — сказала княгиня.

— Верно, — легко согласился кормилец, — вырастет рядом, будет, как пес, предан.

Переговариваясь так, они и не подозревали, что «пес» не спит вовсе. Как было уснуть Ратмиру сразу на новом месте, в покоях княжеских, да еще при споре, поднявшемся вокруг него. В душе его благодарной зрела любовь к своему юному господину, единственному его покровителю и защитнику в этой новой и необычной жизни. Он уже сейчас готов был кинуться за него на кого угодно, чтобы доказать свою преданность и любовь. И даже пренебрежительное слово «пес», оброненное господами, не обижало Ратмира, а, наоборот, тешило. Он-то знал, что у человека нет преданней твари, чем собака. И если ему, Ратмиру, выпал удел быть при князе, он будет самым преданным другом.

Ратмир слышал, как, попрощавшись, ушел кормилец. Как княгиня сама потушила свечи, оставив только одну, и долго сидела у постели больного сына. И когда уже уснули оба княжича, она вдруг зашептала над старшим заговор, и Ратмир, слушая жаркие эти слова, начинал и к ней — матери своего господина — ощущать теплое чувство уважения и благодарности.

— … А буде мое слово сильнее воды, выше горы, тяжелее злата, крепче горючего камня, могучее богатыря, — шептала истово княгиня, и сладкий сон накатывался на Ратмира под этот шепот.