— «Не в силе бог, но в правде», — повторил он с расстановкой и обернулся к окну, где стоял кормилец. — Что он хотел этим сказать? А? Данилыч?

— Только то, что сам сел на владычный стол неправдой, в чем и слабость свою узрел. М-да, звали старца на честь, посадили на печь. Идем-ка, Ярославич, почивать. Федор-то, чай, седьмой сон досматривает.

XIX

БЕГСТВО

Ровно четыре месяца лил дождь. Кончился он в Николин день — 6 декабря.

Наступление зимы усилило смуту в Новгороде. Измученные голодом и ненастьем, мизинные люди волновались и готовы были по малейшему знаку кинуться громить боярские дворы. И знак на Торговой стороне подали сторонники Ярослава, пустив слух, что бояре за то и выжили князя, что хотел он отменить на несколько лет поборы с бедноты. Слух этот был от начала до конца ложен, так как князь и себя и дружину свою содержал на поборы. Но бедноте так хотелось верить, что хоть кто-то из сильных мира сего жалеет мизинных! И они поверили.

Ударил вечевой колокол, и грянул на вече грозный клич:

«За обиду Ярослава! На обидчиков его!»

Но и Софийская сторона не дремала. «Не допустим, братия, дабы нас аки тетерь в гнездах похватали. Али не мужи мы?»

— Эй вы, лыченцы драны, брюхи мякинны, — вопили с Софийской стороны. — Не хлебнуть ли вам Волхова?!

— А вы, господа бояре, Новгород немцам продали, — не уступала Торговая. — Сдерем ваши брюханы, натянем на тимпаны!

Кровопролитье назревало великое. На обоих берегах прибывает и прибывает народ, и уж обе стороны выставляют вперед самых сильных, самых дюжих молодцев. Суют им в руки палицы, мечи двуручные: секите, мол, крушите супротивников.

Владыку Антония служки уведомили: кровопролитие меж братьями готовится. Схватил владыка крест с распятием, к мосту устремился, дабы не дать крови христианской пролиться. Но слаб старик, где ему пробиться сквозь толпу бурлящую, оружием бряцающую. Воздел Антоний крест к небу.

— Братия-я, заклинаю всевышним творцом…

Но голос слаб, кто услышит. А уж на мост вступили первые силачи, чтобы сойтись и биться насмерть.

Да забыли обе стороны, ослепленные гневом и злобой, о третьем супротивнике — о Волхове. А он вздыбился, как дикий тур, и понес льдины из Ильменя. И, разогнав огромные глыбы, ахнул ими в городни — быки, подпирающие мост. Задрожал, заскрипел Великий мост. В ужасе бросились с него новгородцы, так и не скрестив мечи. Бежали с моста, топча и сминая друг друга, чувствуя, как ходит и колышется под ними настил.

Бегущие свалили, смяли владыку Антония. Служки выхватили его из-под ног чуть живого, потащили во владычный двор.

А мост позади трещал и разваливался, и уж трудился Волхов, разбирая и унося по бревнышку мощные городни.

На Городище внимательно следили за происходящим. По настоянию княжичей кормилец отправил в Новгород несколько воинов, которые должны были сообщать все важное, что могло случиться в городе.

Когда рухнул Великий мост, предотвратив тем самым кровопролитие, в Городище прискакали один за другим все дружинники.

— Слава богу, — крестился на икону Спаса и радовался Александр. — Лучше он не мог сотворить, как мост разрушить. Слава богу, слава те, господи.

— А по мне, так пусть бы подрались, — подал голос Федор. — Сбили б друг другу охоту-то.

— Ты о чем говоришь? — удивился Александр. — Они б не охоту сбили, а град обескровили. Ливонцы б тогда голыми руками взяли.

— Они ж батюшку выгнали…

— Как выгнали, так и призовут, вот увидишь.

То, о чем княжич лишь догадывался, уже происходило на Софийской стороне.