— Гривну.

— Эк хватил. Будет и половины.

— Ты что? — осердился Станила. — Шуба-то новая, ни разу не надевана. «Половину»… Посовестился бы так-то со своими.

— Ну хорошо, — посерьезнел купец. — Бери сорок резан — и айда меды пить.

— Сорок пять, — не сдавался Станила.

— Сорок, — уперся купец, не желая прибавлять. — Я ж тоже должен корысть иметь. Али нет?

Этот довод убедил Станилу. «Ништо, проживет ведьма и без шубы, чай, не сегодня-завтра на Страшный суд призовут».

Так думал Станила, ссыпая куны в калиту, твердо уверенный, что княжич ведьму ту старую во веки веков не встретит.

Теперь можно и горло медовухой промочить, чтобы время, положенное ему на путь княжичем, скорей пробежало.

— Ну что ж, айда в хоромы, — напомнил Станила купцу его обещание.

XXVI

ЗА ШАГ ДО ВЕНЦА

Никак не мог Ярослав заставить себя простить Михаилу те вольности, которые он пожаловал новгородцам в тяжелый, голодный год. Шутка ли, простил всех беглых холопов, на пять лет освободил от дани. Где и когда сие слыхано было на Русской земле?

Ах, сколько крови перепортили новгородцы Ярославу, тыча в нос теми вольностями. Сколько сил ему стоило заставить их отказаться от грамот черниговского князя. Все это уже позади, но Ярослав помнит, хорошо помнит и через великую силу, ломая себя, пытается быть с Михаилом ласковым и гостеприимным.

А что делать? Михаил пожаловал в Новгород со всем своим семейством, и не в гости, а на свадьбу своей дочери Евфросиньи с Федором Ярославичем. Все уже было давно обговорено при участии великого князя и даже митрополита. Не беда, что жених и невеста не видели друг друга ни разу. Оба — дети высоких родителей, за обоими злата и серебра, коней и холопов достаточно. А что молоды — четырнадцати лет всего — так это неважно, бывало, на Русской земле княжон и десяти лет выдавали.

В Городище столпотворение. Варится, жарится горами мясо, готовятся хмельные меды. Печи лопаются от жара, валятся с ног истомленные духотой слуги.

Дворовые с ног сбиваются, готовя к пиру гридницу и сени. Даже на дворе столы устанавливаются, чтобы на княжьей свадьбе мог пить и есть всякий приходящий, званый и незваный. Князь велел ничего не жалеть, и если кто замечен будет в скупости, тому после свадьбы биту быть, никак не менее. Чтобы меды лились рекой, чтобы брашно было горой, чтобы гусли рокотали и тимпаны били от зари до зари.

Пусть все знают, пусть все видят, как щедр и богат князь Ярослав Всеволодич, как любит он сына своего, Федора, и невесту его, Евфросиньюшку.

Сразу же по приезде князя Михаила устроены были смотрины. Решили князья в канун свадьбы: пусть дети познакомятся, а коли охота придет, то и словом перемолвятся. Чего уж томить-то их? В сени собрались самые близкие. Михаил с княгиней да десятилетним сыном Ростиславом, Ярослав с Феодосьей Игоревной да сынами Федором и Александром.

Жених загодя сгорал от смущения, не зная, куда руки деть, хрустел худыми пальцами и все норовил за Александра спрятаться. А когда вошла невеста Евфросинья, хрупкая, маленькая девочка в белом платье, расшитом жемчугами заморскими, как опустил Федор очи долу, так и не поднял их более во весь вечер.

И невеста сама была ни жива ни мертва от страха и смущения. Дрогнуло сердце Ярослава Всеволодича от отчей нежности к этой девочке, сам подошел к ней, наклонился и поцеловал в холодный маленький лоб.

Евфросинья вскинула длинные ресницы, в глаза князю глянула с благодарностью.

«Господи, — думал князь, — такая крошка, а и не ведает, что несет мир двумя княжествам. Сколько было жизней погублено в распрях долгих».