Послы сразу же заговорили меж собой по-немецки. Княжич, сделав вид, что ничего не понимает, скучающе барабанил пальцами по бляхе бахтерца.

— Мы не имеем права менять срок без согласия Ордена, — горячился молодой посол.

— О чем вы говорите? Какой Орден? От него только рожки остались.

— Все равно надо посоветоваться.

— Мы будем советоваться, а они очистят весь край.

— Не надо было начинать переговоры с этим юношей. Надо было ждать князя. Где же эта старая лиса?

— Будьте покойны, с ним было бы не легче. Этот хоть может забыть о дани.

— Но князь не может согласиться на то, о чем договоримся с сыном.

— Если он оставил его за себя — согласится. Они ревнивы к чести своего гнезда.

— Давайте попробуем предложить три года, может быть, на четырех и сойдемся.

— Господа, мы не на торге, а на приеме у князя-победителя. Ежели упремся, он может еще прибавить срок. Вы забываете, что мы положены на лопатки, и он это хорошо понимает.

— Ладно, черт с ним. Пусть пять. Говорите ему, что мы согласны.

Немцы наконец умолкли, и старший посол, выступив вперед, начал по-русски:

— Мы софетовались, Александр Ярослафич, и решиль согласиться на пять лет полный мир между нами.

— Вот и добро, — сказал Александр, радуясь, что послы, сами того не ведая, подсказали ему то, что он мог упустить по неопытности. — А теперь к дани перейдем, господа.

У старшего посла от этих слов и челюсть отвисла.

— Какой дань, Александр Ярослафич?! Фсе феси тфои полки разорил.

— Полкам кормиться надо, — холодно отвечал княжич. — А ваши рыцари что творят, когда наши веси берут? А? Аль не ведаешь?

На это отвечать было нечего. Орден давно снискал себе славу жестокого и беспощадного завоевателя.

— Дань не столь велика, господа послы, и берем мы ее лишь с городов Юрьева и Медвежьей Головы. — Александр помолчал, словно примеряясь к размеру дани, и в полной тишине уронил весомо: — Десять тысяч гривен.

Для послов это был уже второй удар, намного ощутимее первого. Казна была пуста, и десять тысяч собирать надо с купцов и богатых граждан. А это дело нелегкое, ох нелегкое, чай, послы-то сами из этого сословия, и их калиты вытрясут в первую голову.

— Александр Ярослафич, смилуйся, — взмолился старший посол.

— Господа, мы не в храме и не на торге. Ныне наш верх и наше слово, так будьте достойны своих высоких званий и долга. Мы не лишаем вас живота, не полоним жен и детей, хотя сотворить сие и в силах и вправе. Мы накладываем дань. Платите. Аминь!

Александр сказал это быстро и твердо, дав понять, что на этом разговор окончен.

— Посфоль хоть чуть подумать, — молвил обескураженно посол.

— Нет! — вскинул подбородок княжич. — Могу лишь позволить переписать набело договор, внеся в него то, о чем было здесь сговорено. Вы свободны.

Александр кивнул, и послы поняли: пора уходить.

— Эй, кто там! — позвал княжич, и за спиной послов сразу же возник воин-милостник. Он смотрел на княжича, ожидая веления (казнить или миловать?), готовый исполнить его тут же.

— Вели поставить господам послам шатер у леса. Им надо переписать ряд к утру.

Александр, дождавшись, когда вышли за дружинником послы и говор их заглох, шагнул к занавеске, отдернул ее. Отдернул и отпрянул в изумлении. Ярослав в одной сорочке стоял во весь рост на откинутой шубе и пронзительно смотрел на сына.

— Сын мой, дай обнять тебя, — сказал сдавленным голосом.