Не стоило ему этого говорить. Близняшки и так на меня всё утро косились, вернее, на мой костюм. А после слов де Лалена и вовсе чуть взглядами не прожгли. Как ещё Лоиз в сердцах мне что-нибудь не подпалила. Перья на шляпе, например, или того хуже — волосы. Сестра неохотно развивала свой дар, не желала учиться его контролировать, потому у нас дома частенько случались маленькие пожары. Да и Соланж тоже, увы, не являлась прилежной ученицей. Но несмотря на все хлопоты, что доставляли родителям младшенькие, они всё равно числились у них в любимицах.

Я же была изгоем.

Не желая искушать судьбу, перекинулась с душкой-шевалье парой фраз и поспешила ретироваться, оставив бедолагу на растерзание этих ревнивиц.

По мере того как углублялись в лес, над нами всё плотнее смыкались густые кроны вековых деревьев. Сквозь ажурную листву едва проглядывало бледное утреннее солнце. Воздух, напоенный запахом прелых листьев, казался густым, почти осязаемым. Где-то неподалёку протекала речушка. Её журчание перекликалось с глухим перестукиванием копыт и жалобным скулежом собак, будто умоляющих, чтобы их поскорее спустили со сворки.

Морана я больше не видела. Он затерялся в разноцветной кавалькаде, захваченный всеобщим азартом. По словам Касьена, его светлость был заядлым охотником, ни что так не разжигало его кровь, как травля беззащитного зверя.

В последнее время я ощущала себя таким зверьком.

Кажется, охотникам наконец удалось напасть на след оленя. Протрубили в рог, Артонский лес наполнился оглушительным лаем — псари спустили борзых и те радостно помчались за животным, не обращая внимания ни на колючий кустарник, ни на хлёсткие удары ветвей.

Незаметно участники охоты рассеялись по лесу. Я немного отстала, засмотревшись на Опаль, которая выглядела чем-то очень довольной, хотя ещё совсем недавно кривила лицо в гримасе бессильной злости.

Странная метаморфоза.

Кое-как заглушив в себе новый всплеск ревности, вонзила шпоры в лоснящиеся бока Искры и рванула вперёд, подальше от этой ухмыляющейся фурии.

Шум голосов раззадоренных охотой вельмож смешивался с величественными звуками охотничьего рога и стремительно отдаляющимся собачим лаем, эхом наполнявшим лесную чащу.

В какой-то момент почудилось, что к многоголосью примешивается чей-то отчаянный плач. Как будто совсем близко рыдал ребёнок. Я натянула поводья, заставляя лошадь перейти на шаг, и прислушалась.

Нет, не почудилось.

Мимо меня проносились всадники, не замечавшие или не желавшие замечать чужих страданий. Чувствуя, как от волнения сердце в груди ускоряет свой бег, я пустила Искру вниз по пологому склону. Тихо шелестела потревоженная листва под ногами лошади, и этот звук, сливаясь с плачем маленького испуганного создания, подхлестывал меня, точно плетью.

Я что есть духу мчалась вдоль ручья в сторону, противоположную той, в которую удалялись охотники. Все мысли были только об одном: как можно скорее отыскать и спасти ребёнка.

Не дай Единая, он ранен и ему больно. Что он вообще здесь делал?! Грибы собирал? Но не в такой же глуши. До ближайшей деревни было не меньше трёх лье.

Может, заблудился?

Мысли проносились в голове, звуча в унисон с частой дробью лошадиных копыт летящей сквозь чащу Искры. Стенания становились всё громче, и тревога, поднимавшаяся изнутри, уже готова была перерасти в панику, когда я увидела девчушку лет восьми, сидящую на коряге у самой излучины ручья. Девочка горько плакала, спрятав лицо в ладонях. Из-под выцветшего шерстяного платка выбивалась светлая прядь. Одета малышка была не по погоде: в лёгкое платье и сабо, которые были ей явно велики на пару размеров.

Но, хвала Единой, одежда была целой и на первый взгляд девочка казалась невредимой.

Я спешилась. Держа лошадь за поводья, направилась к страдалице.