|
Головокружение у меня может вызвать сознание того, что все это, в сущности, ничего не значит. Подобную ясность сознания я называю «раком ума». Оно-то и укрепляет мое убеждение, что все это лишь карточный домик, ветер. Шоу-бизнес. Что я не заслуживаю всего, мною достигнутого. Насколько справедливо все это? У меня есть определенный взгляд на вещи и людей. С моей точки зрения, заслуженные люди это не актеры, певцы, художники, а те, кто всю свою жизнь посвящает добру, оставаясь по большей части никому не известным. Это мать Тереза, доктор Каброль, это профессор Монтанье, люди, наделенные руками божьими. Они ухаживают, вылечивают. Я лично считаю, что возник случайно.
– Случайно? – Случайно, чудесным образом. Ничто не предрасполагало меня к этой карьере. В 14 лет я бросил школу с хорошим дипломом, затем учился на мясника, отправился на войну. Таких парней, как я, были миллионы. С чего было какой-то фее склониться над моей колыбелью? Вот Далай-лама был избран еще ребенком, предназначен к своей миссии. Ему сказали: «Ты живой бог». Ничто во мне не позволяло догадываться о том, что со мной произойдет. Тогда как многие молодые люди, желающие заняться этой профессией, надеются встретить режиссера, способного открыть их талант и изменить им жизнь, я ничего не ожидал. Не было ничего мне более чуждого, чем кино. Это кино нашло меня. Однажды на улице меня спросили, не хочу ли я сняться в кино. Все очень просто. Чудо случилось тогда, когда я оказался перед камерой и когда я понял, что это именно то, что мне надо. Я стал актером. Но одновременно актер – это не профессия. Можно научиться профессии врача, мясника, но только не актера. В кино, в вымысле, которому оно служит, актер занимается описанием жизни. Я же актер, который живет, я не актер, который играет. Знающие меня люди, просмотрев мой фильм, говорят: «С ума сойти, как ты похож на своего героя!» – и это большой комплимент, но я тотчас их обрываю: «Где вы меня узнали? В „Нашей истории“, в „На ярком солнце“, в „Леопарде“, в „Зорро“?» Раньше актера всегда есть человек. Назовите мне большого мудака, который стал большим актером. Такого не бывает. Я стал актером, даже сам об этом не подозревая. Вы словно гуляете в окрестностях Души и встречаете 18-летнего крестьянского сына и говорите себе: «Этот парень будет кинозвездой». Такое невозможно. Может, этот парень уже решил стать гаражистом. Или учителем английского. Я не чувствовал в себе никакого предназначения. Единственное, что я понял после Индокитая, что уж коли чем-либо займусь, так постараюсь стать первым. Если продавцом газет, так лучшим продавцом. А если чистильщиком обуви в пассаже Лидо, то лучшим чистильщиком. По возвращении из Индокитая я оказался в Париже на Восточном вокзале с единственным билетом на метро и без су на булку. Без жилья. Но мне и в голову не пришло поехать к матери и отчиму. У меня был приятель, готовившийся к профессии полицейского. Что мне оставалось делать? Вернуться в армию или стать квалифицированным рабочим? Я выбрал третий путь. Это ничего мне не обещало в то время. – Что вызывают в воспоминаниях бывшего солдата Делона, ставшего Делоном-кинематографистом, кадры битвы при Дьен-Бьен-Фу (где французские войска понесли в 1954 году сокрушительное поражение от вьетнамской народной армии. – А.Б.)? – Воспоминания об этом событии меня волнуют. Но фильм Шендорффера («317-й взвод». – А.Б.) не произвел впечатления. Словно меня спрашивают: «Что вы испытываете, когда в фильме держите в руке револьвер?» В общем-то это вызывает у меня смех. Ибо револьвер, который я держу в фильме, и тот, которым я пользовался в Индокитае, не одинаковые. К сему надо добавить и то, что в фильме рука не дрожит. – Гражданин Делон никогда не скрывал своих убеждений. Как он оценивает нынешнюю французскую политику? – Политика и зрелище все более похожи друг на друга. |
